Николаус Белов - Я был адъютантом Гитлера
{164} Немецкое название польского города Грудзенс.
{165} повод для войны (лат.).
{166} Выступление Гитлера на этом секретном совещании высшего командования вермахта см. на стр. 211-213 настоящей книги.
{167} Ганс фон Сект (1886-1936), генерал-полковник, командующий рейхсвера – вооруженных сил Веймарской республики. Поддерживал в 20-е годы тесные контакты с Красной Армией и являлся одним из организаторов тайного сотрудничества с нею с целью в нарушение и обход Версальского мирного договора 1919 г. осуществить новое вооружение Германии. Первоначально относился к нацизму отрицательно, но впоследствии признал гитлеровский режим. В 1930-1932 гг. – депутат рейхстага, в 1934-1935 гг. – военный советник Чан Кайши в Китае. Умер в Берлине 29 декабря 1936 г.
{168} О подготовке и заключении германо-советского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. с дополнительным секретным протоколом подробно см.: Иоахим фон Риббентроп. Мемуары нацистского дипломата. М., РУСИЧ, 1998, с. 187-192. В частности, Риббентроп констатирует: «В начале беседы [со Сталиным] я высказал желание Германии поставить германо-советские отношения на новую основу и прийти к компромиссу наших интересов во всех областях; мы хотим договориться с Россией на самый долгий срок. [… ] Затем заговорил Сталин. Кратко, точно, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией. Сталин использовал характерное выражение: хотя мы многие годы поливали друг друга бочками навозной жижи, это еще не причина для того, чтобы мы не смогли поладить друг с другом. Свою речь 10 марта 1939 г. он произнес сознательно, чтобы намекнуть о своем желании взаимопонимания с Германией. Как видно, у нас это поняли правильно. Ответ Сталина был столь позитивен, что после первой принципиальной беседы, в ходе которой мы конкретизировали взаимную готовность к заключению пакта о ненападении, мы сразу же смогли договориться о материальной стороне разграничения наших обоюдных интересов и особенно по вопросу о германо-польском кризисе. На переговорах царила благоприятная атмосфера, хотя русские известны как дипломаты упорные. Были разграничены сферы интересов в странах, лежащих между Германией и Советским Союзом. Финляндия, большая часть Прибалтийских государств, а также Бессарабия были объявлены принадлежащими к советской сфере. На случай возникновения германо-польского конфликта, который в создавшемся положении казался не исключенным, была согласована „демаркационная линия“. [… ] Затем в том же самом помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере, как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и тоже высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях. Таким образом, за немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое соглашение, о котором я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог и которое наполняло меня величайшими надеждами насчет будущего развития германо-советских отношений. [… J. Когда я докладывал Адольфу Гитлеру о московских переговорах, у меня сложилось впечатление, что и он, безусловно, воспринимает этот компромисс с Россией всерьез».
{169} См. также письменное заявление заместителя статс-секретаря министерства иностранных дел Германии посла Фридриха Гауса от 15 марта 1946 г., сделанное для Международного военного трибунала в Нюрнберге. В нем говорится: «23 августа около полудня самолет имперского министра иностранных дел, которого я сопровождал в качестве советника по международно-правовым вопросам на запланированные переговоры, прибыл в Москву. Во второй половине того же дня состоялась первая беседа господина фон Риббентропа с господином Сталиным [… ]. С этой долго продолжавшейся беседы имперский министр иностранных дел вернулся весьма удовлетворенный и высказался в том смысле, что все это, можно не сомневаться, приведет к заключению тех соглашений, к которым стремится германская сторона. Продолжение переговоров, при котором должны были быть обсуждены и изготовлены подлежащие подписанию документы, намечено на поздний вечер I… ]. С русской стороны переговоры велись господами Сталиным и Молотовым [.., ]. Быстро и без всяких трудностей было достигнуто соглашение относительно текста германо-советского пакта о ненападении. [… ] По сравнению с пактом о ненападении гораздо дольше велись переговоры об особом секретном документе, который, как мне помнится, получил наименование „секретный протокол“ или „секретный дополнительный протокол“ и содержание которого сводилось к разграничению сфер интересов обеих сторон на европейских территориях, лежащих между обоими государствами [… ]. Что касается польской территории, то была установлена демаркационная линия. [… ]. В отношении Польши было достигнуто соглашение примерно того содержания, что обе державы рассматривают окончательное урегулирование относящихся к этой стране вопросов во взаимном согласии [… ]. Пока готовились чистовые экземпляры документов, господину Риббентропу был подан завтрак, во время которого он в ходе возникшей беседы рассказал, что публичная речь Сталина, произнесенная весной [на XVIII съезде партии], содержала одну фразу, которая, хотя Германия в ней и не была названа, была воспринята так, будто господин Сталин тем самым хотел намекнуть, что Советское правительство считает возможным и желательным достигнуть лучших отношений с Германией. На это господин Сталин ответил лаконичной репликой [… ]: „Таково было намерение“. В сделанной тем же Гаусом протокольной записи беседы Риббентропа со Сталиным и Молотовым после подписания документов в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. говорилось: „В ходе беседы Сталин спонтанно произнес речь в честь фюрера: „Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, и потому хотел бы выпить за его здоровье“1… ]. При прощании господин Сталин заявил господину имперскому министру иностранных дел, что Советский Союз никогда не обманет своего партнера“. – Цит. по: Откровения и признания, с. 62-64. При этом Сталин, как свидетельствует в своих воспоминаниях Никита Хрущев, „в тот день 123 августа 1939 г. ] правильно оценивал значение этого договора и понимал, что Гитлер хочет нас обмануть, перехитрить. Он считал, что мы его перехитрили, подписав договор. По вопросу о Польше Сталин сказал, что Гитлер нападет на Польшу и сделает ее своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу. Естественно, что мы – члены Политбюро были за это, хотя чувство было смешанное… Ведь мы вроде! – Г.Р. отдали Польшу на растерзание гитлеровской Германии и сами приняли в этом участие. Сталин это понимал. Он говорил: «Тут, знаете, идет игра, кто кого перехитрит, кто кого обманет“. – Цит. по сб.: Накануне. 1931-1939. М., 1991, с. 238, 239.
