Евгений Белоусов - Повесть военных лет
Вот так в КГБ было заведено дело и на меня. Один мой хороший знакомый, который всю жизнь проработал на руководящих должностях в КГБ, сказал мне: «Твоё дело будет ходить за тобой до гробовой доски, куда бы ты ни поехал, в пределах СССР». Я это почувствовал, когда после окончания института, приехал в Новосибирск на работу. В то время я был машинистом котла на ТЭЦ-2. Однажды мне на работу позвонил незнакомый голос и предложил мне после работы обязательно придти по названному адресу. Это было недалеко от дома, где я жил. Я пришёл, позвонил. Дверь мне открыл мужчина средних лет, пригласил войти в квартиру. Пригласил раздеться. Мы вошли в комнату, сели за стол. Он показал мне удостоверение работника КГБ. Стал расспрашивать, какие разговоры ведут рабочие, мастера? Есть ли недовольные властью? Я отвечал, что всё хорошо и ничего антисоветского нет. Потом он сказал: «Мы знаем, что вы были в плену за границей. Вот, на таких как вы и выходят агенты иностранных разведок. Таких, как вы и вербуют. Могут и вам предложить работать на них». Взял с меня подписку, что я никому не расскажу о разговоре с ним. Потом ещё три раза приглашал меня на эту квартиру, для получения информации о товарищах по работе: кто и что говорит? Но, так как интересной информацией я не обладал, то приглашения прекратились.
После разговора со следователем, время замедлило свой бег. Шли дни тоскливого ожидания. Единственный способ выйти за пределы зоны состоял в том, чтобы «поехать» за водой. В зоне не было воды. Воду привозили из колодца, который находился метров за триста, в черте города. Каждое утро, в 10 часов, у ворот зоны собиралась группа, которая должна была ехать «по воду». На обычную телегу ставили четыре железные бочки и группа, человек 25–30, везла эту телегу к колодцу. Конвоировали их человек 8-10, вооружённые автоматами. Подъезжали к колодцу, наливали воду. В это время к колодцу подходили местные жители. Начинались беседы, обмен информацией, одновременно шла бойкая торговля. Конвой, не смотря на свою многочисленность, оказался неэффективным. Первое время разрешали это общение. Но после того, как несколько проходящих проверко-фильтрацию исчезли, смешавшись с местными жителями, контакты и торговлю запретили.
Раз в неделю в зону приходил политрук. Читал лекцию о международном положении, отвечал на вопросы. Вопросы задавали каверзные, подчас он толком не мог на них ответить. Например: «Почему СССР не состоит членом Международного Красного Креста?» Такой вопрос рвался из наших душ. Ведь, если бы СССР был членом этой международной организации, то немцы вынуждены были бы относиться к нам, пленным, по-человечески, так, как они относились к пленным англичанам или французам, которые даже посылки из дома получали. Естественно, политрук вынужден был выкручиваться. И это далеко не всегда получалось.
Свободного времени было уйма, поэтому развлекались, кто как мог. Были свои гитары, аккордеоны и даже скрипка. Пели песни. Иногда устраивали самодеятельные концерты, забравшись на крышу двухэтажного дома. На улице, в отдалении собирались местные жители и слушали. После допросов, казалось, что о нас забыли. Поэтому стали «добивать» нашего, приходящего еженедельно, политрука. «Почему мы тут сидим? Почему нас не отпускают домой?» Получили ответ: «Вы, до конца войны, не служили с оружием в руках в Советской Армии. Вы не участвовали в окончательном разгроме немцев. Поэтому вам придётся год-два поработать по восстановлению народного хозяйства страны, которое было разрушено войной». Письма писать из зоны не запрещалось. Но обратного адреса не существовало, и письмо надо было как-то передать из зоны в город. Отсюда я написал и отправил родителям, в Благовещенск первое своё письмо. Это было через 28 месяцев после того, как родителям моим пришло извещение «Пропал без вести».
12. Медвежьегорск
Наконец наступил день, 29 сентября 1945 года, когда после завтрака прозвучала команда: «Приготовиться к отъезду!» К воротам приехали конвойные с собаками. Нас выпускали после тщательного обыска. Обыск производился в помещении проходной. Запускали в комнату по одному человеку. Приказывали раздеться догола. Затем следовала команда отойти от вещей и одежды. Солдат ощупывал все швы трусов и другой одежды, а потом швырял её под ноги: «Можешь одеваться!» Отбирали: ножи, вилки, все металлические предметы, ручки, карандаши, бумагу, деньги, записные книжки и прочее, в том числе и запасную одежду. Оставляли только то, что одето на тебе. У меня отобрали и бросили в мусорную кучу три записных книжки-блокнота, в которых я вёл дневники чуть ли не с первых дней плена. Один блокнот я купил в лагере за пайку хлеба, и целый день был без хлеба. Мне было очень жаль потерять эти записи в блокнотах. У ребят отобрали все музыкальные инструменты. Такого обыска я не видел ни в одном немецком лагере. Немцы даже врагов так не обыскивали.
После обыска построили нас в колонну по пять человек, всего человек 500–600. Конвой, с карабинами наперевес, с каждой стороны, один на 5–6 шеренг, полтора десятка собак-овчарок. Объявили: «Шаг влево, шаг вправо считается побегом! Стреляем без предупреждения! Вперёд, шагом марш!». Ну вот, мы, наконец, дождались встречи с Родиной! Только, вот, слово Родина писать с какой буквы? С заглавной или, может, с прописной?
Привели нас к железной дороге, погрузили в товарные вагоны с забитыми окнами, с «парашей». Замкнули дверь на замок и повезли на Север. На полустанках, где останавливался поезд, подходили женщины, спрашивали у конвоя: «Кого, солдатик, везёте? Может там мой сынок?» Конвойный передёргивал затвор и кричал: «Мать, не подходи к вагонам! Буду стрелять! Едут изменники Родины!» На десятые сутки поезд прибыл на станцию назначения.
Медвежьегорск. Карельская АССР. Выгрузились под таким же усиленным конвоем и командами. Привели, пересчитали и сдали в другой проверочно-фильтрационный лагерь — ПФЛ. И опять я в лагере! Были немецкие. А этот советский! Это был большой — тысячи на три, а может и больше советский лагерь заключённых. Заключены мы были без суда, без следствия, посажены были на неизвестный срок.
Мы восстанавливали, а точнее строили Беломоро-Балтийский канал. В войну шлюзы были взорваны, взорваны были и плотины. И всё это было занесено песком. Шлюзы были в «Промзоне», на расстоянии километра от жилой зоны. Предстояло выполнить большой объём земляных и бетонных работ. Восстанавливали шлюзы. Стены шлюза высотой до 15 метров возводили из дерева и камня. Много народа тесало брёвна так, как тешут их для стен дома. Из этих брёвен монтировали ячейки и заполняли их камнями. Снаружи, со стороны берега канала, у этих стен делали песчаные насыпи. Техника: лопата, лом, тачка, повозки с лошадьми, да 3–4 разбитых бортовых машины, на которых привозили песок. Ни самосвалов, ни бульдозеров не было. Грузили и разгружали лопатами. Ворота шлюза бетонировали. Мы вязали арматуру, ставили опалубку, зимой готовили тепляки для бетонирования, оборудовали электрообогрев бетона, изготавливали ворота шлюза, монтировали привод ворот.
