Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки
– Слушай, Лазебный, чаю хочешь? Хочешь, еще олешка будем колоть? Однако, хочешь, а?
Без оленя нет жизни в тундре.
Пустая юрта пахнет давним, холодным дымом и кислой кожей. Мы лежим в спальных мешках. Под головой, повернешься – скрипит старая кожа седла. Ветер нашел худобу в юрте – шевелит пламя свечи. В темноте ходит старик с бубном: «Одо-одо-до-о-ой-до!..» Всю ночь одна тягучая песня. Встретившись с нами днем, старик весело ткнул себя пальцем в грудь:
– Однако, немноско мухоморцика! – Веселый дурман гриба-мухомора водит деда от юрты к юрте…
– Слушай, Валя, а не всякий человек в тундре – свой человек?
– Не всякий, – отзывается Валентин. – Я уже пять лет езжу. Иногда думаю: хватит! Нет, жалко бросить, уже вроде капитал положил в тундру, другой на этом месте может не справиться. Чудеса! Мы в институте оленей «не проходили» – собаки, лошади, рогатый скот… В тундре «второй институт» надо было кончать. Думаешь, меня всегда вот так принимали? Дали, помню, оленя – крутится, не идет, и все. Такие бывают. А коряки умчались, даже и след поземка закрыла. Кричать? Надо бы закричать. Нет, думаю, не закричу, выберусь. Кружусь в ивняках. Гляжу – подъезжают: «Однако, нацальник, мы пошутили. Умеешь ездить, нацальник…» Вот так. Был у меня приятель, признался: «Сел в тундре и плачу – зачем олени, зачем эта тундра, зачем? Есть же другая земля». Уехал. Слабому тут нельзя. Мы ехали – это прогулка, с девушкой можно ехать. А если буран? Или неделю дождь? А ты пеший, тундра – сплошная вода, а за плечами рюкзак – ветеринарные инструменты, лекарство? Сто километров – обычное дело. А лечение… Теперь «доктор, доктор». А бывало, придешь: «копытка» полстада свалила – никто и ухом не поведет: «Однако, всегда «копытка» была». Сидят усталые, попробуй подними ловить оленя, промывать ноги, делать уколы. Сам всегда начинал. А хора повалить – видел? Аймик вон какой – и то еле-еле. А мне надо было обязательно повалить, и тогда пастухи подходили. И так пошло понемногу. «Копытку» в крае никто не лечил. Полтабуна, были случаи, гибло. Сейчас – кончено. Чуть что – сообщают и сами берутся. Скажи, может человек этим гордиться?..
– Одо-одо-до-о-ой-до! – Старик с бубном наклоняет голову в проходе юрты. – А, доктор не спит. Хорошо, доктор, хорошо…
Валентин выходит из юрты. С полчаса в темноте о чем-то говорит с дедом. Возвращается. Вытирает около свечки вспотевшие стекла очков.
– На звезды глядел. За пять лет привык к этому небу. Вспоминал сейчас: у нас, под Омском, такое же небо?
– Тянет?..
– Почему-то петухов вспоминаю. Я деревенский. Тоже иногда думаю: олени, болото, сырое мясо – зачем? И тут же другой человек в тебе поднимается: «А кто же, если не ты?» Этот второй помог не закричать, когда остался один с упряжкой. Второй валил хора на землю. Второй может сто, двести километров пешком, был бы чай и кусок мяса. И тундру любит, этих людей понимает. А первому петухи снятся. У первого жена в союзниках. Вдвоем как навалятся! А что скажу в оправдание: все лето в тундре, а когда с «копыткой» схватился – восемь месяцев дома не был… Только дурак скажет: жизнь – простая штука и легкая…
Капля влаги с верха юрты падает на свечу. Пламя трещит, ветрено, качаются тени на закоптелых шкурах. Ворочается во сне наш проводник Вантулян. Свою шапку с бубенчиком он положил рядом. От дыхания бубенчик тонко позванивает. Из-за оплошности с лошадью Вантулян два дня чувствует себя виноватым и даже сонный вздыхает. Днем я спросил: что значит Вантулян по-корякски?
– Вантулян? Ну так: я побежал, ты меня надо догнать.
– Беглец?
– Беглец, беглец.
Спать уже не к чему. Тушим свечу, выходим из юрты. Смутно белеет на сопках снег, белеет в темных ивняках лошадь. Юрты кажутся старыми копнами сена. В крайней юрте плачет ребенок, протрезвевший старик сидит у горячих углей и задумчиво гладит рукою бубен. И мы садимся к огню вскипятить чай. Сейчас начнет зеленеть небо за сопками.
Фото автора. Север Камчатки. 30 января – 3 февраля, 9 февраля 1966 г.Дым из трубы
Камчатские репортажи
«Чтобы шел дым из трубы, осенью надо поменьше у печки сидеть». Так говорят в Пахачах. Надо подняться вверх по реке, навалить ольшаника, вязать плот. Река с готовностью понесет ношу. Но ухо надо востро держать – это не Ока под Рязанью – пронесет мимо поселка или треснет о камни – какие уж там дрова, самому бы вернуться к печке…
Человек перебегает с места на место. Орудует долгим шестом. Вот сейчас, сейчас, если не упустит момент… Не упустил. Плот, как надо, делает полукруг, мы швыряем плотогону веревку. Все. Прыгает собака с плота. Человек не спешит. Привязал дровишки возле двадцати таких же плотов, вытер брезентовым рукавом капли воды с лица и как бы итог подвел всему – ударил мокрым картузом по колену, засмеялся:
У верблюда два горба,
Потому что жизнь – борьба…
Протянул руку:
– Василий Есин.
Вот такой транспорт!
Мы задержались на берегу, слушали, как в тумане тревожно перекликались гуси.
– Глядите, сейчас полетят на Шаман-гору…
Точно. Стая в тумане смешалась и вразброд полетела над самой водой. Василий не снял ружья.
– Напугаешь – переменят дорогу… Как по нитке, как раз над поселком летят. Весной лебедей выходим глядеть. Днем белые, а если вечером – красные. Когда-нибудь видели красных? Темно, свет в окнах, а там, наверху, заря по крыльям…
– Ты из Рязани?
– Да. Район Касимовский. Село Ласино…
* * *Василий Есин живет сейчас в поселке Верхние Пахачи. Под Воронежем есть степное село Синие Липяги. Я помню, заведующий облоно разозлился за что-то на молодую учительницу: «Пошлем в Синие Липяги». Учительница заплакала. А теперь представьте Камчатку и на ней совсем уже глухой угол – Верхние Пахачи.
Все жилые места на Камчатке можно сосчитать по карте за пять минут. Есть тут единственный, но большой город – Петропавловск-Камчатский. В нем живет половина людей полуострова. Вторая половина, не городская, уместилась бы на трибунах большого московского стадиона. Как раз всем бы места хватило. Эта часть населения живет в маленьких и больших поселках по берегам рек и на песчаных косах у океана. Поселки чем-то похожи один на другой. Долго летишь. Никаких признаков человека. Горы и океан. И видишь вдруг горстку деревянных строений, деревянный домик аэродрома под самой горой, остановку автобуса. «А что это расписание прибили так высоко? Не прочитаешь…» Местный человек улыбается: «Снега. Под самые провода снег. Вот и прибиваем повыше». «Зимою по дыму из труб видишь поселок», – говорит летчик.
