Дэвид Дайчес - Сэр Вальтер Скотт и его мир
Шарлотта, родившаяся в декабре 1770 года, была француженкой — дочерью Жана Франсуа Шарпантье, Ecuyer du Roi de l'Academie de Lyon 70 Ее мать, вышедшая за человека много старше себя, прибыла в Лондон в 1784 или 85 году, так что Шарлотта и ее младший брат выросли в лоне англиканской церкви. Мадам Шарпантье вернулась во Францию в 1786 году и умерла там два года спустя; дети остались в Англии на попечении лорда Дауншира. Относительно происхождения Шарлотты и характера отношений между ее матушкой и лордом Даунширом не все ясно; теперь мы знаем, что история Локхарта о мадам Шарпантье — француженке-роялистке, бежавшей вместе с детьми от Революции, — была выдумкой.
Прежде чем получить согласие на брак с протеже лорда Дауншира, Скотту пришлось его улещать, что он и сделал в письменном виде с отменным тактом и обходительностью. Не будучи красавицей, Шарлотта отличалась веселым жизнерадостным нравом, и жизнерадостность Скотта находила у нее отклик. К тому же она была практична и честолюбива на свой радостно-наивный манер и твердо верила в будущее Скотта. Адвокатура приносила ему в то время ежегодно не более 150 фунтов, но в придачу к ним помогал деньгами отец, который тогда был уже стар, часто болел и, скончавшись в 1799 году, щедро обеспечил вдову и выделил круглую сумму для раздела между детьми, так что доля Скотта заметно увеличила его благосостояние. Братец Шарлотты Шарль, получивший благодаря лорду Даунширу хорошее место в индийском отделении Восточно-Индийской компании (тогда-то он и сменил фамилию Шарпантье на Карпентер), тоже помог чем мог, выделив сестре ежегодное содержание в 500 фунтов.
После двенадцати лет супружества Скотт писал 21 января 1810 года леди Эйберкорн, одной из нескольких титулованных дам, с которыми он долгое время состоял в дружеской, даже задушевной переписке, отвечая на ее вопрос, был ли он когда-нибудь по-настоящему влюблен. (Вопрос можно было бы счесть бестактным, но то, что Скотт дал на него спокойный и точный ответ, проливает свет на характер этой эпистолярной дружбы.) Похвалившись, что продал свою новую поэму «Дева озера» за 2000 гиней 71, благо давно усвоил заповедь барышников-лошадников «покупай за фунт, продавай за гинею», он переходит на другие темы, включая заданный ему щекотливый вопрос, на который и отвечает: «Мы с миссис Скотт вступили в брак по обоюдному согласию, движимые самой искренней взаимной симпатией, и за двенадцать лет совместной жизни она не только не ослабела, но скорее окрепла. Конечно, ей недоставало того самозабвенного любовного пыла, каковой, думается, человеку суждено испытать в жизни лишь один-единственный раз. Тот, кто, купаясь, едва не пошел ко дну, редко отважится снова соваться на глубокое место».
Все свидетельства говорят о том, что здесь он ни на шаг не отступает от истины. Скотт постепенно приучился видеть в жене любящую помощницу, она же в дни их быстрорастущего преуспеяния была гордой и всем довольной женой знаменитого и, судя по всему, богатого человека. Когда в начале 1826 года он лишился чуть ли не всех своих денег, Шарлотта оказалась не в состоянии уразуметь это или поверить в катастрофу, но тогда она уже сильно болела и через несколько месяцев умерла. Зная о том, что она умирает, Скотт отправился из Абботсфорда в Эдинбург исполнять свои секретарские обязанности в Сессионном суде (от чего его охотно могли бы освободить, учитывая обстоятельства). Он записал в «Дневнике», что «прощание могло бы пойти ей во вред; а все, что я мог ей поведать, не стоило такого риска… Воспоминание об этом надрывает мне сердце, как и мысль, что более мне не придется надеяться на совет и поддержку существа, которому можно было доверить все что угодно». Через одиннадцать дней после ее кончины он заносит в «Дневник»: «Увы! Нет у меня теперь подруги, чье общество облегчило бы одиночество этих ночных бдений». Позднее он упомянет все в том же «Дневнике», как не хватает ему ее утешения и заботы, и жалуется, что никогда уже не войдет она к нему в кабинет, когда он занят работой, чтобы разжечь камин и спросить, не нужно ли ему чего. Да, «искренняя симпатия», которая по прошествии лет «не только не ослабела, но скорее окрепла», заверена надежным свидетелем. При всем несходстве характеров супругов их брак был удачным.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ
Тем временем отблеск Великой Французской революции лег на Шотландию, как и на всю остальную Европу. На первых порах она побудила либерально мыслящих представителей Шотландского Просвещения приветствовать зарю нового прекрасного века. Но по мере того как брожение умов набирало силу, множились сходки сторонников реформ, а основание в 1792 году «Общества друзей народа» сопровождалось распространением среди бедняков надежд на неизбежность радикальных реформ, отношение властей делалось все более непримиримым, и революционные и даже просто реформистские настроения в дворянской среде скоро повыветрились. Фактическим правителем Шотландии в эти годы был Генри Дандес, будущий виконт Мелвилл, которого современники прозвали «Королем Генрихом IX» 72. С 1782 до 1805 года он, занимая различные должности, управлял Шотландией от имени правительства Питта-Младшего 73 — и не думал играть в демократию, а сам или через посредников держал все в собственных руках. Вот как описывал положение в Шотландии тех лет лорд Кокберн, который был вигом и, стало быть, высказывался о правительстве тори с предубеждением :
«На сельского джентльмена, исповедующего иной общественный принцип помимо преданности Генри Дандесу, взирали как на курьез, если не как на чудовище. Таков был символ веры почти всех наших купцов, всех избираемых должностных лиц, всех общественных корпораций… Поскольку народ был угнетен, а виги бессильны, Правительство держало в своих руках едва ли не каждого шотландца, особливо в Эдинбурге, этом главном своем оплоте. Церковная кафедра, суд, коллегия адвокатов, колледжи, парламентские выборщики, пресса, чиновничество, местные учреждения — все пребывали в столь полном услужении у правящей партии, что мысль о независимости казалась чудовищной и дикой, более того, ее гнал прочь страх проявить заведомую неблагодарность. Эдинбуржец Генри Дандес, благодаря талантам и образу действий весьма способный к тому, чтобы заставить толпу возлюбить деспотизм, был полновластным диктатором Шотландии и располагал такими возможностями награждать повиновение и подавлять противодействие, каких в нынешние времена не было ни у кого ни в одном уголке Империи».
Племянник Дандеса Роберт Дандес из Арнистона был назначен генеральным прокурором по делам Шотландии, и дядя на пару с племянником безжалостно и основательно искореняли все, в чем усматривали подрыв устоев. Развитие Французской революции и война между Францией и Британией, вспыхнувшая в 1793 году, сыграли им на руку: отныне всех заподозренных в симпатиях к Французской революции можно было назвать предателями и судить за подстрекательство к мятежу (шотландский кодекс впервые обогатился такой статьей именно в это время), а казни и террор во Франции рассматривать как страшное предупреждение о зловещих последствиях, которыми чреваты уступки распространившимся требованиям реформ. Политические процессы 1793 и 1794 годов, завершившиеся приговором о ссылке в колонии реформаторов-идеалистов, явились бессовестным извращением правосудия. «Далеко идущий замысел тори, — писал Кокберн, — состоял в том, чтобы всех, кроме самих тори, предать поношению, особливо же приписать жажду кровопролития и анархии не только своим признанным противникам, но всей нации поголовно». Роберт Маквин, лорд Брэксфилд, получил среди громил-судей той поры самую печальную известность; Кокберн назвал его «шотландским Джеффрисом» 74. Брэксфилд был соседом Скоттов по площади Георга, и Вальтер посвятил ему диссертацию на латыни (скорее всего, написанную за него поденщиком, как тогда было принято), которую надлежало представить в рамках экзамена на адвоката. С Робертом Дандесом Скотт также состоял в прекрасных отношениях и называл его в одном из писем 1819 года «мой старый, добрый и верный друг, кто взялся меня опекать, когда я был заурядным, не подававшим надежд юнцом».
