Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Градов не произнес ни единого слова. А Витамин, судорожно сглотнув конфетку, вытянулся вперед, почти привстав с лавочки, и открыто высказал мысль, которая в тот миг явно вертелась на языке не только у меня:
— Но… Если все-таки, того… гробанешься? Ты ж его никогда…
Поверх наших голов Андрюха презрительно смотрел в голубое небо.
— Тебе угодно выложить за меня двенадцать плиток? — наконец снизошел он до ответа, который процедил, даже не удостоив Витамина взглядом. И курсант-сладкоежка, который шоколад сжирал, чуть ли не едва успев его получить, и каждому из нас был должен по одной-две плитки, осел, как лопнувшая автомобильная шина.
Тут заговорили все разом, поднялся гвалт, а я подумал, что после своего заявления Сказкин как бы получил над нами некую необъяснимую власть, от которой если и освободимся, то только лишь подытожив пари.
Почти против воли я молча взглянул на Андрюху, он жестко встретил мой взор, и — клянусь! — мне показалось, что печать смерти уже коснулась смуглого лица.
«Ведь и в самом деле гробанешься!» — безмолвно прокричали-предупредили мои глаза.
«Скорее — точно нет», — прочел я ответ по глазам зачинщика спора, вслух же спросил у него:
— И как мы узнаем, делал ты в натуре «штопор» или нет?
— САРПП[1], — пояснил Сказкин. — Как расшифруют — сразу шум подымется.
Я мысленно обозвал себя идиотом: тоже, не мог сразу догадаться.
И тут возле курилки появился припозднившийся военврач. После краткого, но выразительного менторского монолога на тему внутренней дисциплинированности будущего летчика нас разогнали по койкам…
Наверное, мало кто из свидетелей спора спал перед теми полетами. Сам я лежал на койке второго яруса, смотрел на выбеленный потолок казармы, по которому, прямо надо мной, змеилась еле заметная трещина, и думал, что скандал после расшифровки пленки САРППа и точно должен подняться немалый. Ведь «штопор» — неуправляемую фигуру высшего пилотажа, во время исполнения которой самолет одновременно вращается в трех плоскостях да при этом еще весь трясется, как отбойный молоток, на «элке» — учебном чехословацком самолете «Л-49», на котором мы летали в конце первого курса, — нам самостоятельно делать пока было запрещено — категорически. Хотя для опытного инструктора исполнить эту фигуру не составило бы особого труда. Но мы-то «штопор» лишь в теории изучали — при действиях в особых случаях.
Я перегнулся через край койки и посмотрел на нижнюю, по диагонали от меня, кровать. Андрюха ровно дышал, глаза его были закрыты, и я поразился непритворному спокойствию парня и его уверенности в собственных силах-возможностях..
* * *Андрюхина «элка» в глубоком «штопоре» прожгла землю под зоной полетов на глубину четырех метров. Очевидцы взрыва — рабочие совхоза — уверяли потом, что впечатление было, будто взорвался огромный резервуар с бензином. Люди гражданские — откуда им знать, что топливо в баках самолета есть авиационный высокоочищенный керосин.
В момент воздушной катастрофы я, как и другие курсанты нашей летной группы, находился в воздухе. Всем по радиосвязи приказали немедленно прекратить выполнение задания и произвести посадку с ходу. После приземления группу быстро собрали в классе предполетных указаний и объявили о первой смерти на нашем курсе (как тогда все свидетели спора в курилке старались спрятать друг от друга глаза!) и о том, что мы вместе со всеми сейчас поедем на поиски САРППа.
Мой инструктор — всю жизнь буду помнить человека, дарившего крылья, — однажды в разговоре предупредил-посоветовал: «Никогда не соглашайся искать САРПП, старайся уклониться под любыми предлогами». По его словам, иной курсант, увидев своими глазами последствия катастрофы и реально устрашившись возможности собственной гибели в будущем (хотя он и раньше прекрасно сознавал это теоретически, однако ум — не сердце), потом длительное время боится летать. А кто и вовсе списывается с летного факультета…
Но мне надо — надо было все увидеть, чтобы потом не пытать себя неизвестностью. Потому я не стал отказываться от участия в поисках (Градов и еще несколько курсантов успешно отвертелись от этой миссии), а сел в кузов машины, и нас, вместе с солдатами из батальона авиатехнического обеспечения, повезли за сорок километров к месту катастрофы, на совхозное поле под зоной полетов.
Увиденное меня и потрясло, и, как ни странно, успокоило: наверное, потому, что теперь я как бы зрительно подвел итог спора сам. Куски самолета далеко разлетелись от черной воронки с обугленными краями по пшеничному полю. В стороне от всех, отброшенное страшной силой взрыва, валялось исковерканное, едва угадываемое по форме кресло летчика.
Кресло, в котором сидел Андрюха, размазанный по щитку приборов при ударе крылатой машины о землю. И рядом с этим креслом нашли фрагмент человеческого лица: лоскут кожи в форме почти правильного треугольника — часть щеки, ото рта до глаза и уха, с чудом сохранившимся на коже опаленным клочком косого бакенбарда.
Плюс — собрали еще несколько обугленных кусков человеческого мяса и обломков костей.
Вот так я воочию увидел то, что в нашей, летной среде давно цинично окрестили «жареным железом». Витамина и еще одного из свидетелей спора в курилке жутко рвало. Увы, после взрыва военного самолета от его пилота обычно остается немногим больше, нежели после кремации…
Позднее, когда мы уже возвращались в училище, глядя из кузова крытого тентом «КАМАЗа» на шафранное море спелых колосьев, я впервые в жизни — видимо, довольно поздно по возрасту — неожиданно испытал ужас понимания: смерть неминуема! В тот миг мне неистово захотелось выскочить из грузовика и с криком бежать, бежать… Куда? Зачем? От кого? От неизбежности будущего? Я еле сдержал рвущееся изнутри паническое чувство… Показалось, что через Андрюхину кончину моя собственная, как бы превентивно, погрозила пальцем-косточкой. И только тогда я вдруг с особенной четкостью осознал, что самолет — это отнюдь не большая супердорогая игрушка, а профессия военного летчика не на словах — на деле несет в себе постоянный процент смертельного риска.
А кассету САРППа нашел солдат из хозяйственного взвода…
* * *В ночь после авиакатастрофы меня разбудил Витамин. Он шепотом сказал, что надо выйти и посовещаться, как будем завтра отвечать на опросах. Я догадывался, что зовут вовсе не за тем, однако пошел.
В курилке уже топтались Валерка Градов и Гиря. Я усмехнулся, спросив:
— А где же остальные?
— Не твое собачье дело, — тяжело буркнул Гиря и громко засопел.
