Алексей Новиков - Впереди идущие
Да что пустынник! Барону Брамбеусу ведомы даже ощущения влюбленной блохи, которая утопает в небесном блаженстве на ножке красавицы. Потом с той же занимательностью барон рассказывал, как красавица ловит предприимчивую блоху. Профессор Сенковский не раз возвышался в игривом жанре до философских обобщений. Это он воскликнул, обращаясь к читателям и читательницам: «Если есть счастье на свете, то не инде, как в шароварах!»
Сановные особы, склонные к полезному чтению, откликнулись с оживлением:
– Тут оно и в «Библиотеке» вышло чувствительно и наглядно!
Соиздатели «Северной пчелы», уважая многогранные таланты профессора Сенковского, шли своим испытанным путем. Кроме того, они писали романы. Булгарин увековечил целую династию продувных героев – Выжигиных. Даже Николай Иванович Греч, несмотря на почтенные лета, согрешил «Черной женщиной». И все еще остается у них порох в пороховницах!
Николай Иванович Греч, например, усердно занимался изучением русской грамматики, в грехах против которой уличал даже Осипа Ивановича Сенковского. Гоголь же был для него не столько писатель, сколько злостный нарушитель грамматических приличий, установленных Николаем Ивановичем Гречем. Может быть, Гоголь и явился на свет только для того, чтобы отравлять жизнь великому блюстителю чистоты русского языка.
Само собой разумеется, Гоголем занялись все триумвиры. Высоконравственный барон Брамбеус, например, никак не мог понять: почему называют этого сального пачкуна писателем, да еще великим?
Фаддей же Венедиктович, удостоившись, по собственным словам, всеобщего доверия, воевал в «Северной пчеле» с врагами народа. Эти коварные злоумышленники нападали прежде всего на Фаддея Венедиктовича. Они рождались десятками и сотнями, и, разумеется, чем больше видел их перед собой Фаддей Булгарин, тем величественнее был его подвиг.
Правда, находились в Петербурге люди, которые не хотели читать «Северную пчелу» и так же брезгливо сторонились от «Библиотеки для чтения». А были и такие смельчаки, которые нетерпеливо задавались вопросом: когда же появится в Петербурге журнал, независимый от растленного триумвирата?
Глава одиннадцатая
В это время и выступил на журнальное поприще молодой человек из университетских кандидатов – Андрей Александрович Краевский. Приобретя захудалый журнал, он разослал широковещательные объявления по всей России. Россияне узнали, что в Петербурге будет выходить первоклассный журнал, объединивший лучшие литературные силы.
Первый же номер обновленных «Отечественных записок», вышедший под редакцией Краевского в 1839 году, превзошел многие его надежды и дальновидные расчеты. Журнальную книжку украшала «Дума» Лермонтова.
Еще больше был горд Краевский той благосклонностью, которой дарили его маститый поэт Жуковский, уважаемый профессор словесности Плетнев, поэт и язвительный критик князь Вяземский.
Как же было не радоваться молодому издателю Краевскому, если он привлек к своему журналу сочувственное внимание старой литературной гвардии? Из Москвы пришли известия не менее утешительные: деятельное участие в «Отечественных записках» обещали профессоры Шевырев и Погодин и даже философ славянофилов Алексей Степанович Хомяков.
И, кажется, всех объединила благородная мысль Андрея Александровича – противоборствовать торговому журнальному триумвирату. Краевский встал у руля и твердой рукой направил «Отечественные записки» в большое плавание.
Триумвират встревоженно приглядывался.
Но журнал с боевым направлением как-то не получался. Трудно было сочетать поэзию Лермонтова с рассуждениями, скажем, профессора Шевырева.
Особенно безликой оказалась в новом журнале критика. Краевский обладал выдающимся трудолюбием, но положительно не знал, что ему делать с критикой, столь необходимой в солидном журнале.
Триумвиры снова приободрились. Они знали, что у Краевского не было денег. Все расчеты он возлагал на подписчиков. Подписчики и откликнулись с большой охотой, потом подписка стала топтаться на месте. А расходы по журналу росли с ужасающей быстротой.
– Я гибну и погибну! – мрачно объявлял жене Андрей Александрович. – Вот что значит быть честным журналистом на Руси! Но я приму мученический венец, если он уготован мне всевышним! – Андрей Александрович опускался в кресло. – Не утешай меня, Аннет!
Анна Яковлевна Краевская, родная сестра Авдотьи Яковлевны Панаевой, по опыту знала, что в такие минуты нельзя перебивать мужа-страдальца. К тому же она плохо разбиралась в журнальных делах.
В девичьи годы ей мечталось совсем о другой жизни. Ведь и росли-то сестры в шумной семье известного актера Брянского. Когда молодой щеголеватый литератор Иван Иванович Панаев привез Брянскому свой перевод «Отелло», он обратил благосклонное внимание на совсем еще юную Авдотью Брянскую. Участь ее вскоре была решена. По общему мнению, она делала блестящую партию. Невеста же руководствовалась чувствами романтическими, столь свойственными легкомысленной юности.
Анна Брянская дебютировала в роли Дездемоны. Встреча с Андреем Александровичем Краевским все изменила. Он умел так увлекательно говорить о театре и о Шекспире! Последовало предложение руки и сердца. Жених по-прежнему говорил о Шекспире, но еще больше о назначении женщины быть ангелом-хранителем домашнего очага.
Эта единственная роль и досталась на долю недавней Дездемоны.
Выходил очередной номер «Отечественных записок». Краевский подписывал новые векселя и думал: завтра уже никто не примет этих ничего не стоящих бумажек.
– Аннет, – трагическим шепотом объявлял он, вернувшись домой, – исчезают, как дым, последние надежды! – И всецело отдавался заботам ангела-хранителя.
Ангел-хранитель подавал любимый халат, подносил успокоительные капли, поил горячим чаем и, крепко обняв усталую голову, отгонял невзгоды.
– Ты единственное мое утешение! – шептал, разнежившись, Андрей Александрович.
Ни Авдотья Яковлевна, ни Иван Иванович Панаев, принимавший деятельное участие в «Отечественных записках», не жаловали свояка. Но сестры виделись часто. Анна Яковлевна Краевская никогда не сетовала на судьбу: ведь любовь требует жертв. Авдотья Яковлевна, слушая сестру, думала про себя: уж больно охоч оказался принимать эти жертвы Андрей Александрович!
Анна Яковлевна в свою очередь тревожилась за сестру: как живется ей? Авдотья Яковлевна отвечала беспечной улыбкой, потом вдруг задумывалась.
– Милая моя Аннушка! – говорила она. – Нам с тобой некогда размышлять о счастье. Иван Иванович каждый день твердит: «Надо спасать «Отечественные записки»…»
