Михаил Филин - Арина Родионовна
Для самой Ольги Сергеевны Арина Родионовна — безусловная, во всех смыслах этого слова, «няня»; точно такая же, какой была Фадеевна для Ольги (или, в переделанном варианте беловика, для Татьяны) Лариной. В черновых и беловых рукописях второй главы «Евгения Онегина» красочно и довольно полно изложены обыденные нянины функции:
Фадеевна рукою хилой
Её качала колыбель
Она же ей стлала постель
Она ж за Ольгою ходила
Бову рассказывала ей
Чесала шёлк её кудрей
Читать — помилуй мя — учила
Поутру наливала чай
И баловала невзначай (VI, 566; выделено Пушкиным).
Нянькой стала крестьянка Ирина и для явившегося в мир в 1805 году пушкинского братца Льва: «Арине Родионовне поручено было ходить за ним». Но за Александром-то «ходила другая, по имени Улиана». То есть предписанных няньке обязанностей по уходу за барчуком Арина Родионовна не выполняла — и, значит, формально нянькою Александра Пушкина она не была.
Зато несколько позже крепостная баба, по выражению О. С. Павлищевой, «сделалась нянею для брата», хотя по-прежнему (тут мы вынуждены повториться) «за ним ходила другая»[133][134].
Так что в «официальных», выбранных родителями, няньках Александра Пушкина Арина Родионовна не состояла. Не её сделали — она «сделалась» нянею для мальчика, да не простою, а душевною. Умела Арина Матвеева «ходить» за душою человеческой, особливо детской, — вот и потянулась к ней пробуждавшаяся пушкинская душа.
О. С. Павлищева писала, что Александр Сергеевич любил Арину Родионовну «с детства»[135]. По всей вероятности, уже в изначальной картине мира, постепенно проступавшей в сознании ребёнка, та присутствовала в качестве няни. Так, в <«Программе автобиографии»> (1830 или 1833), составленной в хронологической последовательности, читаем: «Первые впечатления. Юсупов сад[136]. — Землетрясение[137]. — Няня. <…>. — Рожд<ение> Льва…» (XII, 308). Отсюда вытекает, что Александр Пушкин уже задолго до рождения Лёвушки, приблизительно в три-четыре года, записал Арину Родионовну в свои няни.
Возможно, он, набрасывая в начале тридцатых годов план мемуаров, был не совсем справедлив по отношению к Ульяне Яковлевой: ведь назначенная-то старшими нянька на заре XIX века никуда не делась, жила в доме и продолжала исправно «ходить» за ним, тогда тучным и молчаливым малышом. Но чуть позже поэт, как нам думается, всё же исправился и обмолвился о своей давно почившей первой няньке.
В доме на Малой Почтовой Пушкины прожили, скорее всего, до осени 1799 года. Сергей Львович сибаритствовал, флиртовал с музами и идти в ту или иную службу покуда не собирался. А осенью, когда во владениях И. В. Скворцова начался капитальный ремонт[138], Пушкины в одночасье подхватились — и двинулись на север, в Опочецкий уезд Псковской губернии. Отправились туда всем домом, вместе с детьми и дворовыми людьми. «В конце того же года, — вспоминал А. Ю. Пушкин, — возвратись из похода в Москву, я уже Сергея Львовича с семейством не застал; они уехали к отцу своему Осипу Абрамовичу в Псковскую губернию, в сельцо Михайловское…»[139]
Из Михайловского Пушкины поехали в Петербург, где их поджидала М. А. Ганнибал, снявшая для детей и внуков квартиру в «Литейной части в доме под № 70»[140]. В тот период Мария Алексеевна хлопотала о продаже Кобрина и Рунова и, столкнувшись с бюрократическими сложностями, настоятельно нуждалась в помощи и моральной поддержке дочери и зятя.
Арина же Матвеева была отпущена хозяевами на родину, в Суйду и Кобрино, для свидания с детьми, мужем и родственниками. Её имя фигурирует в исповедной ведомости суйдовской церкви Воскресения Христова за 1799 год, где крестьянка показана бывшей на исповеди, но не причащавшейся «за нерачением»[141]. По-видимому, Арина Родионовна исповедовалась уже в филипповки, то есть во время Рождественского поста, начинавшегося 14 ноября.
При Александре Пушкине, которому едва исполнилось полгода, в Петербурге находилась, как и полагалось, Ульяна Яковлева. Никаких особенных тревог за здоровье младенца ни у неё, ни у родителей с бабушкой не было. Зато спустя несколько месяцев, предположительно в конце весны или в начале лета 1800 года, когда Пушкин стал «годовым ребёнком»[142], с «дитятей» произошло нечто экстраординарное[143].
«Была ли при этом случае с маленьким Александром Арина Родионовна или Ульяна Яковлева, трудно сказать», — признался А. И. Ульянский[144].
В принципе мы согласны с учёным — и всё же попробуем уточнить детали случившегося.
В 1874 году П. В. Анненков, почерпнувший немало сведений от родственников поэта, в книге «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху» впервые поведал публике о встрече малыша Пушкина с грозным императором Павлом I:
«Няня его встретилась на прогулке с государем Павлом Петровичем и не успела снять шапочку или картуз с дитяти. Государь подошёл к няне, разбранил за нерасторопность и сам снял картуз с ребёнка, что и заставило говорить Пушкина впоследствии, что сношения его со двором начались ещё при императоре Павле»[145].
Спустя четыре года И. С. Тургенев напечатал в петербургском журнале[146] письмо Пушкина к жене Наталье Николаевне от 20–22 апреля 1834 года, где поэт изложил собственную (а точнее, семейную) версию давнего эпизода. По Пушкину, дело обстояло несколько иначе: «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку…» (XV, 129–130). Получалось, что Павел I не собственноручно лишил ребёнка головного убора, а только распорядился на сей счёт.
Но анненковский и пушкинский рассказы единодушны в том, что сопровождавшей малыша прислуге крепко досталось от разгневанного императора. Проблема только в том, кто подвернулся под руку Павлу Петровичу.
Уже в наши дни петербургский пушкинист В. П. Старк достаточно логично обосновал, что памятное рандеву произошло, похоже, в Летнем саду[147]. Однако он, упомянув в своей заметке об Арине Родионовне, всё-таки уклонился от обсуждения вопроса о её роли в этой истории. Да и предшественники В. П. Старка если и называли «мамушку» участницей рассматриваемой сцены, то скорее, как говорится, по инерции: дескать, кому же как не Арине Родионовне быть свидетельницей пусть неприятной, но, безусловно, исторической минуты?
