Глеб Голубев - Улугбек
Улугбек так толком и не понимал, кем он возвращается в Самарканд: .победителем или побежденным. А теперь еще предстояло ехать в Герат, объясняться с отцом.
Встретили его в Герате настороженно. Шахрух дал понять, что считает себя полновластным хозяином всех земель, некогда завоеванных Тимуром, а сына — только одним из эмиров, которому временно доверено управление Мавераннахром. Но особенно упрекать сына не стал: как-никак в Фергане наведен порядок.
Во всяком случае, как старый дипломат, на людях Шахрух не показывал своего недовольства. Когда на торжественном приеме во дворце Улугбек стоял возле престола отца рядом со своим братом Байсункаром, Шахрух воскликнул, обращаясь к придворным:
— Любуйтесь на моих сыновей! Я ими доволен, слава аллаху!
Байсункар тоже вырос и повзрослел за эти годы, Шахрух даже назначил его своим визирем[20] и, уезжая куда-нибудь, оставлял Герат на него. Но, конечно, все вопросы решала в своих покоях Гаухар-Шад. Байсункар был не глуп и тяготился таким положением. Гораздо больше, чем государственные дела, которые он мог решать только формально, его увлекала другая должность, предоставленная ему отцом: смотрителя придворной библиотеки. Тут он был полным хозяином, и Улугбек с удовольствием вел с ним долгие литературные беседы, втайне удивляясь начитанности брата.
Испытующе присматривалась к Улугбеку мать. Она была и умнее и энергичнее, а главное — властолюбивее своего мужа. Давно уже вершила она за Шахруха все государственные дела, но так осторожно и ловко, что не задевала самолюбия супруга. Гау-хар-Шад умела действовать быстро и решительно, совсем по-мужски, и не раз, слыша, как она отдает приказания, Улугбек любовался ею и думал про себя: «Воистину в глазах ее не только сияние жемчуга, но и блеск меча[21]».
Сложись все иначе, наверное, никто лучше матери не смог бы оценить по достоинству ум и талантливость Улугбека. Но судьба разделила их. С самых ранних лет оторванный от нее, он не испытывал почти никаких сыновних чувств к этой незаурядной женщине. И для Гаухар-Шад родной сын был, в сущности, тоже совершенно чужим человеком. Сейчас она видела в нем только претендента на власть, умного и опасного соперника. Это настороженное и враждебное чувство станет крепнуть и разрастаться с годами и в конце концов приведет к тому, что мать пошлет войной одного своего сына против другого и станет косвенной виновницей трагической гибели Улугбека, да и сама сложит седую голову в кровавой борьбе за власть, уже совсем не нужную старухе...
Неуютно и скучно было .молодому царевичу в доме отца. Каждый день Шахрух аккуратно отправлялся в мечеть, и Улугбеку приходилось простаивать там с ним долгие часы на молитве. Во дворце вечно толпились дервиши в грязных лохмотьях. Улугбек видел, как нагло они притворяются нищими и убогими: у многих из них подкладки до отвращения замызганных и рваных плащей были сделаны из дорогого тонкого шелка. И увечья, которыми настойчиво хвастались дервиши, выпрашивая подаяние, тоже не внушали особого доверия. Все было лицемерным и лживым.
Еле дождался Улугбек, когда смог, наконец, вернуться в родной Самарканд. Уверяя отца и мать в сыновней преданности, он уже твердо знал: подчиняться он им не станет. Он будет править всем Мавераннахром так, как захочет. И станет жить по-своему, тоже как захочет.
Внешне все оставалось так, будто главой государства был Шахрух, а Улугбек лишь его наместником в Самарканде. От лица Шахруха чеканилась монета. Его имя аккуратно поминали в хутбах каждую пятницу по всем мечетям. Но, уступив отцу, словно игрушку ребенку, эти чисто внешние признаки власти, Улугбек взял себе главное — саму власть. Все доходы, которые приносили богатые земли Мавераннахра, оседали в подвалах Кок-Сарая, и Шахрух скоро вынужден был с этим смириться. На монетах стояло его имя, но распоряжался этими монетами Улугбек.
Как и при Тимуре, формально главой государства считался какой-нибудь хан из древнего рода чингисидов. Но Улугбек так часто менял этих подставных ханов, что имена их даже не запомнили историки. К тому же он приказал держать ханов в почетном плену, взаперти, чтобы вовсе не мешались в государственные дела. Дворец, где их содержали, так и назывался «Ханской оградой». Он был красив, но запоры имел крепкие.
Улугбек хотел идти своей дорогой. Но куда, в какую сторону? Этого он и сам еще не понимал как следует. Пока дорога получалась торной, давным-давно протоптанной многими поколениями других правителей до него, — будь они владыками полумира, как Тимур, или хозяевами только одного какого-нибудь захудалого городка, каким кончал свою жизнь свергнутый Халиль-Султан.
Теперь Улугбек был свободен, но странное дело: все его затеи оказывались старыми как мир и быстро надоедали. Как подобает повелителю, он принимал послов и сам отправлял посольства в Китай, подарил в знак дружбы богдыхану превосходную лошадь редкой масти: черную, с белыми ногами, словно в чулках.
Как и подобает повелителю, да к тому же еще внуку Тимура, пробовал Улугбек продолжать и поиски военной славы. Весной 1416 года он совершил поход против кочевых узбеков за Сыр-Дарьей, но вскоре повернул свои войска обратно, так и не повстречав неприятеля в пустынных и диких степях. Через три года Улугбек снова повторил этот поход, чтобы сделать главой узбекских племен, продолжавших беспокоить набегами земли Мавераннахра, своего ставленника. И опять судьба подшутила над ним. Войско противника, не принимая боя, рассеялось, скрылось в неоглядных степных просторах.
Полководца, подобного Тимуру, из него никак не получалось. Оставались пиры, охота, и Улугбек с увлечением отдавался этим забавам. Теперь он мог иметь охотничьих соколов сколько душе угодно. Всей убитой дичи Улугбек вел точный счет, каждого фазана и утку записывал в особую тетрадь. Однажды эти списки потерялись. Улугбек снова поразил всех своей изумительной памятью, вспомнив и продиктовав писцу утерянный список. Потом, когда тетради случайно нашлись, их ради любопытства сличили с новым списком — расхождения почти не было.
