Борис Мезенцев - Опознать отказались
— Неужели наши там не знают, что немцы готовятся к наступлению? — горячился Николай. — Я готов хоть сейчас перебраться через линию фронта и рассказать нашему командованию о подготовке фашистов. Как вы на это смотрите?
— Перейти линию фронта не так просто, а если и перейдешь, что ты скажешь? Мы не знаем, сколько у немцев пушек, танков, самолетов, сколько пехоты даже на малом участке фронта. Мы можем узнать, сколько техники и солдат в нашем городе, но это ведь частица. Да и рисковать надо с толком.
Речь политрука была убедительной, но Николай не сдавался:
— Рассуждать мы все мастера, а вот сделать что-нибудь такое… — он не нашел нужного слова, махнул рукой и умолк.
— Нечего горячиться, — спокойно сказал командир. — Наши, будь уверен, тоже не сидят сложа руки.
Слова Анатолия не принесли успокоения, и мы разошлись, по-прежнему встревоженные и угнетенные собственным бессилием.
…Стоял погожий день. Земля пахла молодой травой. Торец медленно нес свои грязно-зеленые воды. Мы с Николаем молча сидели на берегу.
Пришел политрук, сел рядом. Откуда-то сверху донесся еле слышный гул мотора. Владимир встрепенулся и посмотрел в небо.
— Наш, — радостно сказал он. — Ты думаешь, он ничего не видит? Все видит. Солдат, технику и нас, наверное, видит.
— Возможно, — обронил Николай и, осмотревшись, добавил: — А вот и хлопцы.
— Что нового? — политрук внимательно посмотрел на Павла Максимова, обычно спокойного и уравновешенного, а сейчас выглядевшего возбужденным.
— Я, кажется, достал взрывчатку, — выпалил Павел.
Все повернулись к нему и застыли в ожидании.
— Кажется, достал или, кажется, взрывчатку? — уточнил Владимир. — Расскажи толком.
— Утром возле дома я обкапывал деревья. Слышу, кричит немец. Поднял голову — меня кличет. Подошел к переулку и тут все понял. Ночью груженая машина ввалилась в промоину и застряла. К ней немцы почти впритык подогнали другую машину, и тут им потребовался грузчик. Залез я в груженую, вижу ящики, каждый по пуду примерно весом. Какие-то надписи на них, но ни слова не, понял. Начал переносить и чувствую что-то сыпучее в середине. Шоферы стояли около машин и курили. Один ящик, по правде сказать, уронил нечаянно. Немец на меня как заорет: бух, бух, мол, и показывает, что может взорваться. Тут я и подумал — как же стащить? Смотрю, немцы пошли по переулку вниз, к колодцу, где женщины брали воду. Хватаю ящик — и в канаву. Засыпал чем попало, а тут племянник ведро жужелицы со двора вынес. Давай, кричу, сюда. Высыпал на ящик и дальше гружу, но уже быстрее. Умаялся здорово, мокрый весь был. Немцы похвалили и даже сигарет дали.
Павел достал сигареты и протянул их Алексею — курил только он.
— Дальше, дальше, — наперебой заторопили Павла.
— Когда машины уехали, я выбрал удобный момент и перенес добычу в сарай. В ящике оказались пачки в лощеной бумаге килограмма по два, а в них что-то белое, сыпучее. Ну, как крупная соль. Запаха нет, на вкус горькое и не горит.
— А может, и не взрывчатка? — усомнился Иван.
— Молодец, Павлик, — загорелся Николай. — Завтра же испытаем на деле.
— Чего тянуть, можно прямо сейчас, — съязвил Владимир и, немного погодя, добавил: — Надо посоветоваться с Анатолием, попытаться разобраться в надписи на ящике.
Два «мессершмитта» низко промчались над городом и начали быстро набирать высоту.
— За нашим, наверное, погнались, гады, — Алексей тяжело вздохнул.
Политрук встал, заговорил решительно и строго:
— Алеша и Ваня, вы сходите на биржу труда и посмотрите, что там делается. Постарайтесь увидеть Женю Бурлай. Может быть, она что-либо сообщит об отправке наших людей в Германию. Коля и Павлик, разыщите Анатолия и расскажите о взрывчатке. А мы с Борисом пойдем в поликлинику к Вере Ильиничне. Встретимся завтра у Павлика в это же время.
Разошлись парами. Теперь нас занимал ящик с таинственным содержимым. На другой день к Павлу ребята пришли почти одновременно. Попытались прочитать надпись на ящике, но не смогли. Не немецкая, но чья же? Почти вся Европа находилась под пятой фашистской Германии, и написано могло быть на любом языке. Для нас так и осталось загадкой: что же собой представляла раздобытая «крупа». Но Павел многократно повторял, что, увидев уроненный ящик, немец побледнел, закричал «бух-бух» и руками изобразил взрыв.
После жарких споров решили без предварительной проверки сразу на деле испытать взрывчатку.
Мину поручили мастерить Николаю и Павлу. В старую кастрюлю они высыпали содержимое из двух пачек и вложили туда гранату — «лимонку». В крышке кастрюли пробили дыру, через нее пропустили взрыватель с кольцом гранаты. Достали метров сто пятьдесят тонкой проволоки.
Двое суток ребята возились со своим детищем с такой надеждой, будто от того, произойдет или не произойдет взрыв, зависел исход войны.
На дне кастрюли Николай гвоздем нацарапал: «Смерть немецким оккупантам!»
Несколько флегматичный, Павел вдруг стал проявлять горячность, нетерпение, а Николай едва сдерживал себя, готовый сейчас же, немедленно идти на операцию. Холодная рассудительность Анатолия раздражала их, а разговоры об осторожности расценивались даже как проявление трусости. Но командир не терпел поспешности. По его указанию Николай пошел в разведку на железную дорогу. Ночь он провел в посадке неподалеку от предполагаемого места диверсии. За это время прошло четыре состава и дважды — патрульная дрезина. Дорога на этом участке охранялась без особой строгости — немцы не допускали мысли, что на десятикилометровом перегоне между станциями кто-либо рискнет на диверсию.
Словом, место было выбрано удачно — высокая насыпь дороги проходила через большую и глубокую балку: в случае взрыва составу было куда лететь.
День клонился к концу. Анатолий еще раз проверил готовность ребят, и когда, по его мнению, «был полный порядок», Николай и Павел двинулись в путь. Павел в хозяйственной сумке нес мину, а Николай шел несколько позади. За городом в глиняном карьере они дождались темноты и не спеша двинулись дальше.
Ночь выдалась тихая и теплая. Лишь изредка раздавались одинокие голоса потревоженных птиц. Ребята шли согнувшись, прислушиваясь к каждому шороху, припадали к земле и застывали, ловя малейший звук. Они испытывали то особое нервное напряжение, когда человек не думает о себе, об угрожающей ему опасности, а все его помыслы, чувства и поступки подчинены одному — достижению поставленной цели. Если и было что-то похожее на боязнь, то это, скорее всего, чувство опасения: вдруг мина не взорвется.
Около балки, метрах в двадцати от дороги, ребята забрались в гущу посадки и залегли. Ничто не нарушало тишины и не вызывало подозрений. Повел посмотрел на часы — половина двенадцатого.
