Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Весь смысл суворовского ученья сводился к одному: приучить солдата не останавливаться ни перед каким препятствием, приучить солдата быть смелым, уметь наступать.
Во всех полках русской армии солдат готовили к параду, полковник Суворов готовил суздальцев к бою.
Вот и сейчас суздальцы уже два дня были в походе.
Смоленский полк проходил не более десяти верст в сутки, а суздальцы сделали за двое сто верст и возвращались назад, в Новую Ладогу без единого отсталого или больного. Как всегда, ученье у полковника Суворова заканчивалось сквозной штыковой атакой, – оба батальона шли в штыки друг против друга.
Сигнала к атаке и ждали мушкатеры.
В прозрачном воздухе послышалась барабанная дробь. В дымке постепенно таявшего тумана показались знакомые зеленые мундиры: 2-й батальон уже развернулся на лугу. Впереди батальона на буланом жеребце ехал полковник Суворов.
Раздалась команда:
– Смирно! Сомкнись! Право – стой, лево – заходи!
Мушкатеры вышли из лесу и, разбрызгивая башмаками тонкую росистую паутинку, пошли навстречу «врагу». Когда между батальонами оставалось не более ста шагов, полковник Суворов поднял вверх шпагу и, ударив жеребца шпорами, закричал:
– Ура, ребятушки! Коли!
Оба батальона кинулись друг на друга со штыками наперевес. Буланый жеребец полковника, видимо не раз бывавший в сквозной атаке, смело шел на штыки.
Воронов впервые участвовал в таком необычном ученье.
«Собьют на бегу! Ударят!» – думал он, глядя на приближающихся мушкатеров 2-го батальона, которые с возбужденными лицами бежали навстречу и неистово кричали так же, как и Воронов:
– Коли! Руби! Ура!
Но никто не пострадал: добежав до «врага», мушкатеры подняли вверх ружья, и батальоны благополучно проскочили сквозь друг друга.
…Суздальцы сидели и лежали на берегу реки. После штыковой атаки Суворов дал людям немного отдохнуть.
Воронов с любопытством наблюдал за командиром. Суворов ходил от одной роты к другой, запросто разговаривал с солдатами, шутил. Это очень поразило Воронова: командир полка, помещик, дворянин, а держится как ровня.
«Чудак!» – подумал Воронов.
Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.
Полк стал в ружье.
– Ребята, скидывай башмаки и мундиры – пойдем вброд! – сказал Суворов.
Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.
– Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? – журил он молодого мушкатера.
Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.
– Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь – выстирать портянки!
– А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься сбросить? – накинулся он на другого.
– Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? – спросил Суворов, подходя к Воронову.
– Никак нет! – бойко ответил Воронов.
Он был удивлен и обрадован, что полковник до сих пор помнит его.
– Тяжело в ученье – легко в походе! – сказал Суворов, проходя.
– Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь, помилуй Бог! – учил он кого-то в соседнем капральстве.
Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.
– За мной, ребятушки! – сказал Суворов и стал спускаться с берега.
Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от холодной воды, перекидывались словами:
– Ого-го!.. Студеная…
– Под этим бережком ключи.
– Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, – шутил кто-то.
– Вот бы с бреденьком походить…
– Полу макаешь, держи выше!
– Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.
– Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то – гляди…
Вот уже вода выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими. Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.
Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно подавались вперед.
– Вот так глубоко!
– Ротный наш, Михайло Илларионыч, поплыл.
– Гляди, чтоб и тебе не пришлось!
– Чего тянешь? Не тяни зря!
– Держись!
Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду. Воронов схватил его за руку.
– Не сдерзался, дяденька, – виновато прошепелявил он, – в ямину попал!
Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались, – командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.
Из-за дальнего болотца показалось солнце.
– Станови-ись!
Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая дрожь.
– Ребята, видите монастырь? – указал Суворов на белевшие стены. До них было не более ружейного выстрела. – А ну-ка, погреемся! Взять штурмом монастырь! На стены! Ура!
Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины, задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.
В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая, показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на крыльцо в одних портах.
– Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? – кричал он пропитым басом.
В воротах показался буланый жеребец Суворова.
– Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция, – спокойно сказал Суворов, подъезжая к выстраивающимся ротам.
– У добрых людей экзерциция в поле, а у вас – во святой обители! Ровно басурманы. Я жаловаться в Синод буду! – выходил из себя игумен.
– Смирно! – крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. – Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!
– Рады стараться! – грохнуло в ответ.
И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.
IV
Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.
Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина, 2-й дивизий Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых полков расположились в палатках у Красного Села.
В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие, белили амуницию.
В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило злое-презлое: каждый хотел, чтобы его часть была лучше других. Значит, надо было не жалеть солдату палок, а здесь, вблизи от императрицыной ставки, нельзя было не только ударить, но даже всласть изругать солдата – в писаном уставе не сказано было обучать побоями. Капралы ругались вполголоса, втихомолку тыкали солдату куда-нибудь в бок, под девятое ребро, кулаком. В зубы ударить не годилось – еще невзначай понаставишь к смотру фонарей.
