Эндель Пусэп - Тревожное небо
После завтрака роту построили, и под командой самого командира роты мы зашагали на станцию. Самолеты были в разобранном виде. Нам поручили доставить на руках их плоскости.
Намучились мы изрядно. Нести пришлось километра полтора с гаком. Плоскости широкие, а дорога узкая, шагать приходилось прямо по снегу… С фюзеляжами было проще. Хвост водрузили на сани, а пара лошадей, запряженных цугом, довольно легко тащила его по дороге.
Нам довелось и собирать эти самолеты. Правда, участвовали мы в сборке только в виде, так сказать, «подсобной силы», поддерживали детали, пока техники и механики под руководством инженера устанавливали их на место. Но все-таки мы собирали…
И вскоре начались ознакомительные полеты. Узнав об этом, многие провели бессонную ночь. Я со страхом вспоминал свои ленинградские неудачи с Исаакиевским собором и трубой в Кронштадте. Вдруг первый полет будет для меня последним…
На поле три самолета. К каждому из них направляется взвод курсантов. Летчики сидят в кабинах, техники, передавая из рук в руки ведра с горячей водой, заливают ее через воронки в радиаторы. Вода льется тонкими струйками в снег.
— Закрой кран, — посоветовал технику, подведя нас к «нашему» самолету, старшина.
— Много ты понимаешь, — усмехается техник, — н-адо будет — закроем.
Вода льется еще минут десять. Затем мы начали руками крутить пропеллер. С трудом провернули несколько раз. Подходит техник, рукой отодвигает нас. Взявшись левой рукой за кончик лопасти, техник протягивает правую мотористу. Тот, в свою очередь, сцепляет свободную руку с рукой другого моториста.
— Контакт! — неожиданно вскрикивает техник, и все троес силой делают шаг в сторону.
— Есть контакт! — отвечает летчик. Что-то жужжит в самолете. Пропеллер качается и замирает. Вся процедура повторяется снова и снова.
— Контакт!
— Есть контакт!
— Выключено…
— Контакт!
— Есть контакт…
Холодно. Мы постукиваем каблуком о каблук. Наконец, мотор нашего самолета вздрагивает, выбрасывает клуб черного дыма и пропеллер начинает быстро вращаться.
Мне и другому курсанту, помнится, его фамилия была Лончинский, поручается проведение самолета до старта. Один из нас подходит к левой, другой — к правой консоли. Летчик дает полный газ, чуть-чуть приподымается от снега стальной костыль, а лыжи ни с места.
— Нужно покачать, — знаками показывает нам летчик. Нажимая на концы крыльев, мы с Лончинским старательно качаем. Вдруг крылья вырываются из рук и я оказываюсь носом в снегу. Отряхиваюсь, вижу, что и Лончинского постигла та же участь.
На первый полет летчик взял с собой техника. Сделав круг, самолет сел. Нам с Лончинским полагалось его встретить и помочь развернуться, чтобы он снова мог вырулить на старт. Следующим полетел Лончинский. Сердце мое упало — подходила моя очередь…
И вот летчик манит меня пальцем… С замирающим сердцем я лезу в самолет. Непослушными пальцами долго-долго застегиваю привязные ремни. Летчик не выдерживает:
— Что вы там копаетесь?
Кричу, что я готов. Летчик поднимает руку, стартер взмахивает черным флагом, и мы трогаемся. Самолет несколько раз встряхивает и раньше, чем я успеваю понять, что мы уже летим, горизонт проваливается вниз, и я вижу впереди только голубое небо. Внизу проносятся сады… Мне совсем не страшно. И хотя полет продолжается минут десять, я не успел заметить, как все кончилось. Шуршит снег, и самолет останавливается.
Не спеша вылезаю из кабины, важно шагаю к ожидающим своей очереди курсантам.
— Ну как? Страшно? Что ты чувствовал? — сыплются вопросы.
— Здорово!
Я торжественно передаю летный шлем и очки следующему. Сердце колотится уже не от страха. Я убедился, что полет на самолете это совсем не то, что чувствуешь, глядя вниз с башни Исаакия или вершины заводской трубы.
Быстро промелькнули месяцы учебы. Вместе с теоретическими занятиями курсанты-летчики совершали рулежку на учебных самолетах «Авро-504 К» (позднее эти машины, построенные у нас в стране, стали называться У-1). Чтобы кто-нибудь из курсантов нечаянно не взлетел, у самолетов была с крыльев содрана полотняная обшивка. Моторы «РОН» не могли работать на малых оборотах. Чтобы получить необходимую малую тягу, нам приходилось все время «контачить», т. е. время от времени выключать зажигание кнопкой на ручке управления.
Сперва потихоньку, со скоростью человеческого шага, затем побыстрей, но пока с опущенным хвостом, рулили самолеты. Нужно было возможно точнее выдержать прямую. Когда прямая более или менее получалась, в переднюю кабину усаживался инструктор и показывал рулежку с поднятым хвостом. Это был уже элемент взлета. Поднять хвост следовало в точно определенное положение, ни больше, ни меньше. Сделать это оказалось нетрудно, если самолет двигался против ветра. А вот по ветру было куда сложней. Самолет прыгал как козел, не слушался рулей, бросался то вправо, то влево. Поле кончалось, а я все не мог заставить его бежать по прямой.
К весне теоретическая программа подошла к концу. Был зачитан приказ об окончании нами Вольской школы и о переводе курсантов-летчиков уже в настоящие летные школы. Большинство из нас направлялось в 3-ю им. Ворошилова Оренбургскую военную школу летчиков и летчиков-наблюдателей.
Я полетел сам
Лето 1929 года выдалось в Оренбурге необычайно жарким. Еще не закончился июнь, а трава в степи уже пожелтела. Тучи пыли висели над аэродромом: шли практические занятия по самолетовождению. В других группах курсанты уже несколько дней летали самостоятельно. Инструкторов, ранее летавших с курсантами, заменяли теперь восьмидесятикилограммовые мешки с песком, чтобы не нарушился центр тяжести самолета.
В нашей группе самостоятельных полетов пока не разрешали. У меня, например, никак не давалась посадка на «три точки». Все остальные элементы полета: взлет, развороты, виражи, петли, штопор, расчет на посадку — шли нормально, а вот приземление — все время на колеса, только на «две точки». Получалось, как с теми руками в первые месяцы моей военной службы. Плавно подводил самолет к земле, выравнивал… Тут бы потянуть, не торопясь, ручку управления «на себя» и посадить как требовалось… АН нет! Боязнь отойти от земли, «взмыть», потерять скорость и упасть преодолевала строгие указания и требования инструктора, и… каждый раз самолет мягко касался земли только колесами.
— Опять хвост трубой, — ворчал инструктор.
В это утро наш инструктор Быстров, вырулив на старт, поставил самолет на самый левый фланг и остановил мотор.
— Курсант Пусэп, ко мне, — скомандовал он, вылезая из кабины.
