Василий Ардаматский - Две дороги
Дружиловского впредь иметь в виду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Случилось как-то само собой, что бюллетень перестал выходить. Дружиловский отнесся к этому спокойно. Однажды утром секретарша дала Ляхницкому справку о том, сколько экземпляров бюллетеня продали накануне, и Ляхницкий, прочитав ее, сказал без тени сожаления:
— Все ясно, контору надо закрывать.
— Когда? — спросил Дружиловский.
— Немедленно. Сегодня... — равнодушно ответил Ляхницкий, читая еще раз лежавшую перед ним справку. Он поднял хитрые, невозмутимые глаза: — Не собираетесь же вы заработанные на бюллетене деньги истратить теперь на оплату типографии?
— Не собираюсь, — усмехнулся Дружиловский, приглаживая усики согнутым пальцем. Теперь, после вербовки, он почувствовал почву под ногами и держался независимо.
Ляхницкий умышленно свел все дело к чисто материальной стороне и не сказал, что закрыть бюллетень приказано свыше.
— Люди стали ленивы к политике, — нарушил молчание Дружиловский.
Этот их спор начался, когда тираж бюллетеня стал неуклонно падать. Ляхницкий объяснил это тем, что их издание выдохлось, перестало быть интересным, а Дружиловский, не желавший брать вину на себя, обвинял читателей, которые погрязли в меркантильности и отвернулись от политики. Продолжать этот бесполезный спор сейчас Ляхницкий считал бессмысленным — все было ясно.
— Ну что ж, бюллетень свое дело сделал, — продолжал глубокомысленно Дружиловский, закинув голову и глядя в грязный потолок.
— Согласен, — тихо отозвался Ляхницкий и подумал, что, если бы конфликт с эстонским издателем не рассосался и тот исполнил бы свою угрозу, бюллетень погубил бы их обоих. Но, слава богу, обошлось, и теперь надо кончать не затягивая. Ляхницкий позвал секретаршу и сообщил ей, что сегодня она получит расчет. У нее округлились глаза, она выхватила из рукава платочек и, прижав его ко рту, медленно вышла из кабинета — эта пожилая, интеллигентная эмигрантка была единственным человеком, который искренне горевал о бюллетене.
Вейлер напечатал в своей газете коротенький юмористический некролог, который начинался так: «Справедливая на сей раз смерть вырвала наконец из нашей на глазах расцветающей жизни чахлый сорняк, который, однако, распространял неприятный запах места, куда люди ходят в одиночку». Но конец некролога был серьезнее: «Просто непонятно, как доверчивы бывают иной раз наши официальные инстанции, с разрешения которых вылез из земли этот сорняк, — ведь покойный бюллетень «заслал» в нашу страну такое огромное количество московских агентов, что, если бы это не было ложью, мы с вами уже давно сидели в подвалах ЧК...» Поляки, однако, поняли, что Вейлер настроен в общем миролюбиво, иначе некролог не носил бы юмористический характер. Кончина бюллетеня исчерпала этот опасный конфликт...
Ляхницкий ускоренно готовил Дружиловского к новой работе. Занятия происходили в опустевшем помещении редакции и на улицах. За столом шло обучение тому, как пользоваться шифром, кодом, паролями, симпатическими чернилами. На улице Ляхницкий показывал, как надо вести слежку и как уходить от нее самому, как выбирать место для конспиративных встреч, как устраивать тайный «почтовый ящик». Все это Дружиловскому было интересно и напоминало книжки про знаменитых шпионов. Премудрости нового дела он постигал весьма старательно. В свободное время он шел на улицу потренироваться. Выбирал в толпе человека и ходил за ним по городу, не спуская с него глаз... Вечером он шел в ресторан, где выступала Юла, садился, как всегда, за столик возле эстрады и изучал зал, как учил его Ляхницкий... Однажды, когда они возвращались ночью, Юла вдруг сказала:
— Хозяин ресторана пожаловался мне, что ты ведешь себя как шпик из уголовной полиции. Я посмотрела, действительно — липнешь глазами к людям, как репейник.
— Не твое дело, — огрызнулся он и задержал шаг, чтобы не идти рядом.
В последнее время отношения с женой у него испортились. Она почти не разговаривала с ним. Возле нее вертелся красивый эстонский дипломат. Дружиловский не ревновал, но не хотел в глазах других выглядеть смешным. Отношения с Юлой становились все хуже, и он мечтал об одном — скорее бы в настоящее дело, он покажет всем, и ей в том числе, на что он способен. Правда, поляки строжайшим образом предупредили, что жена не должна знать о его тайной службе, и он говорил ей, что работает штатным корреспондентом газеты Ляхницкого.
За три дня до Нового года Дружиловские получили письменное приглашение польского посла почтить своим присутствием вечер по случаю встречи нового, 1921 года.
Все было обставлено с дешевым шиком. Посольство сняло зал офицерского клуба. Играл оркестр. Посол с супругой встречали гостей в вестибюле. Мальчик и девочка, одетые в польские национальные костюмы, дарили гостям по цветку. Девочка, вручив цветок, делала книксен, а мальчик щелкал каблуками и отдавал честь, прикладывая руку к белой конфедератке... Без четверти двенадцать появились официанты с подносами и стали обносить гостей шампанским. Ровно в полночь жена посла — высокая седеющая красивая шатенка — пожелала гостям в новом году большого счастья, оркестр грянул польский гимн.
Посол обратился к гостям с краткой речью. Он предложил забыть на этот вечер, что жизнь, в общем-то, достаточно сложна, и быть просто людьми, собравшимися с единственной целью — провести новогоднюю ночь среди друзей.
Раздались звуки шопеновского вальса, толпа расступилась к стенам, и посол с супругой открыли танцы. Они кружились легко, слаженно, гости смотрели на них, но никто не решался последовать их примеру. Провальсировав целый круг, посол и его жена остановились; она, улыбаясь, поманила к себе эстонского дипломата, а ее муж направился к Юле. Когда посол попросил разрешения пригласить его жену, Дружиловский растерялся, пробормотал нелепое «извольте» и подтолкнул Юлу. Посол низко поклонился, она медленно положила ему руку на плечо и, гордо закинув голову, послушно и плавно вошла в вальс.
Постепенно круг заполнился танцующими. Но Дружиловский, впервые попавший на такой раут, чувствовал себя все-таки скованно. Первый вальс окончился, Юла стояла неподалеку, оживленно болтая по-французски с эстонским дипломатом. Ничего не скажешь, в бордовом бархатном платье с большим вырезом она выглядела эффектно.
Ляхницкий видел, что его протеже не в своей тарелке, и не отходил от него.
— Вы чего, дружок, тушуетесь? Здесь не боги, ой не боги. Видите господина с рыжей толстухой?.. — шептал он Дружиловскому в самое ухо. — Это оптовый торговец сливочным маслом. Жулик, каких свет не видел. Но депутат парламента и друг министра просвещения. Говорят, жена министра к нему благосклонна. А вот и она со своим благоверным. Хороша, слов нет, и, наверно, раза в два моложе муженька, так что вполне возможно, что ее бриллианты из сливочного масла. — Грузное тело Ляхницкого колыхнулось в тихом смехе.
