Григорий Коновалов - Вчера
- Солдатик, - обратился Шахобалов к отцу, и мне вдруг стало смешно оттого, что дробненький, с маленькими руками человек обращается, как к ребенку, к моему отцу - высокому, плечистому, с крупным загорелым лицом, внушительными усами.
Отец шагнул к Шахобалову, и огромная рука его взметнулась к козырьку, глаза уставились в лицо офицера.
- Я вас слушаю, господин прапорщик!
Шахобалов поморщился.
- Говори проще, солдатик. Разве ты не знаешь, что отменили отдавать честь офицеру? Теперь свобода, и все люди равны.
- Так точно, господин прапорщик, отменили, но вы снова хотите восстановить старые порядки.
- Ошибаешься. Я не хочу. Мы должны жить в мире.
Говори проще. Почему мужики не исполняют моего приказания?
Отец насмешливо улыбнулся, ответил громко:
- Мы окружены вашим карательным отрядом, господин помещик. Чего же вы хотите?
Я оглянулся в то время, когда конники, закончив оцепление сходки, обнажили поблескивающие на солнце клинки.
Шахобалов, ударяя плетыо по правому сапогу, сказал:
- Я отпускаю вас, везите и несите награбленное. Наказывать не буду. Заложниками остаются георгиевский кавалер Ручьев, матрос Терехов, староста Чащин и Василий Боженов. Если через час не вернете ворованное добро, заложников увезу, а село сожгу. Все, господа мужики.
Первым привел пару огромных коней брат Василия Боженова. Он был красный, немного пьяный.
- Я твоих лошадей стерег, господин офицер. Скажи спасибо, что они не попали в жадные руки.
- Спасибо. Живите спокойно, - ответил Шахобалов.
Один за другим приводили крестьяне лошадей, коров,
везли хомуты, посуду. Шахобалов записывал фамилии, выдавая ярлыки, и все реже благодарил. Последним привел на недоуздке маленькую кобыленку Поднавознов.
- На, Шахобалов, бери. Не было лошадей, и эта не лошадь, - сказал он. И где она, чертов шадер, столько репьев нахваталась. Хвост не очистишь, хоть отрубай.
Шахобалов, тщательно пытаясь остановить бегающие глаза на лице моего отца, спросил:
- Ну, а ты что брал из имения?
- До вашего ли мне имения? Я за три года, пока воевал, свое хозяйство запустил вконец.
- А почему ты не на фронте? Сейчас доблестная русская армия вместе с союзниками ведет кровопролитные бои, а ты по тылам смуту сеешь, а?
- Я три года отсидел в окопах, а вот вы на самом деле тыловая крыса.
- Молчать! Я тебе так распишу задницу, что ты еще три года будешь помнить! - закричал нервно прапорщик.
- Вы забываете, тыловой прапорщик, что я георгиевский кавалер.
- Большевик ты, а не кавалер. Давно связался с большевиками?
- Я не подсудимый, а вы не судья, и отвечать не буду, - сказал отец.
- Вы, господин хороший, держите свое слово, - послышались голоса. Обещали никого не трогать, зачем же придираетесь к Ручьеву?
- Ручьев фронтовик, раненый, чужого не брал.
Шахобалов пошептался со старостой и с Боженовым, потом громко обратился к отцу:
- Простите, Иван Еремеевич, я погорячился. Война измотала, заездила. Видишь ли, ходила молва, будто тебя нет в списках живых и мертвых. Ну, а коли жив ты, значит, все хорошо.
- Вот это хорошо, по-простецки, - заговорили крестьяне наперебой. Только скажи ты нам, когда конец войне?
- Скоро победим врага, и конец войне наступит...
Крестьяне поговорили о войне, потом Шахобалов сказал, что ему нужны люди перегнать скотину в имение.
И он тут же назвал матроса Терехова, моего отца и еще двух крестьян.
- Этих мы отпустить не можем. На это нет нашего согласия, - сказал пожилой крестьянин с печальным и очень умным лицом.
Я держался за руку отца и чувствовал, как она дрогнула, когда прапорщик назвал его имя. Бойкий светлоусый матрос Терехов, жмурясь, смотрел на кресты церкви.
- Прапор, а прапор, я не люблю скотину, - сказал он.
И вдруг одним прыжком подскочил к Шахобалову и неожиданно тихо закончил: - Иди ты со своим шелудивым скотом...
Было удивительно, как податливо расступились калмыки перед матросом, когда он вразвалку попер на них.
подняв над головой по гранате в каждой руке.
Я взглянул сбоку на отца: по хмурому твердому лицу его я понял, что он напряженно думает. Вдруг он вскинул голову и простовато и беззаботно попросил:
- Дозвольте мне, господин прапорщик, за зипуном сбегать домой? Я помогу вам отогнать скотину.
- Ну что ж, Ручьев, иди соберись в дорогу, - миролюбиво сказал прапорщик.
Когда мы с отцом подошли к нашему дому, у ворот увидели заседланных казачьих лошадей.
- Ловушка, - сказал отец, - Боженовы шпионят, синегубые! Пойду с табуном, может, что и выйдет.
Во дворе сидели два казака и пили квас.
- Здравствуйте, служивые! - приветливо сказал отец. - А что, хорош квасок-то?
- Шибает в ноздри. На хмелю.
- Хороший квас, но все же до вина ему далеко. Мама, налила бы нам, оживленнее обыкновенного говорил отец. И весь он как-то напружинился, глаза блестели, движения стали резкими, быстрыми.
- А скотину-то гнать? - спросил один казак.
- Да еще управимся, - засмеялся отец, - солнышко высоко. Садитесь за стол, служивые.
- Нам не велено задерживаться, - сказал другой, с острыми черными глазами. - Собирайся.
- Успеем. Коли я захотел уважить вашему барину, то уважу. Андрейка, полей мне на руки! - Отец отступил под лопасик, где стояла бочка с водой. И, когда я стал поливать ему на руки, тихо прошептал:
- Посмотри, нет ли на задах казаков. Если нет, то скажи мне: "Ястреб улетел".
Дедушка принес из погреба со льда флягу самогонапервача и налил в стаканы, которые сразу же запотели.
Мать поставила большую деревянную чашку со студнем, луком и залила квасом. Отец, потирая руки, улыбаясь, выпил стакан, крякнул и налил казакам. Те не устояли и сели за стол. Поглядывая на Георгиевский крест отца, они выпили по стакану и от удовольствия зажмурились.
Я убежал через двор на зады, окинул взглядом желтое озеро подсолнухов, пробежал их вдоль и поперек и, не обнаружив никого, вернулся домой.
Казаки жадно ели, поглядывая на пустую бутыль.
- Ястреб кидался на цыплят, да улетел, - сказал я.
- Еще надо вина маленько, - сказал отец.
Он встал и, не замечая недовольных взглядов казаков, пошел в погреб. Я видел, как он открыл низкую дверь погребицы, юркнул в темный люк. Казаки подождали несколько минут, потом направились к погребу. В дверях они остановились, робея спуститься в черную пасть погреба.
- Давай лампу! Старик, давай!
- Куда он задевался, а?
- А черт его знает, бомбу кинет - и пропали. Пойдем к прапорщику, скажем, что не приходил. Дед, идя сюда.
Дедушка подошел.
- Сын твой убежал. Моли бога, что он послал вам таких дураков, как мы, а то бы солдата твоего вздернули ноне же на первой осине.
