Вениамин Колыхалов - Огненная лавина
Опорожненные от тяжелого груза "Ильюшины" смыкали строй. Летчики оглядывались по сторонам, с болью в сердце недосчитываясь двоих товарищей: не было штурмовика во втором звене, он взорвался от прямого попадания в бензобак...
Был дан приказ ложиться на обратный курс. Сержант Воробьев воспринял команду с радостью. Конечно, и на обратном пути длиною в сто двадцать километров еще будут встречи с "мессерами" и вражескими зенитками. Но это все теперь не так важно. Самое главное сделано: нанесен урон вражескому аэродрому, уничтожен склад с горючим.
"Ничего, - успокаивал себя Воробьев, - это только первый бой. Говорят, всегда теряешься впервые. Пройдет..."
- Тридцать девятый, как настроение? - услышал Костя спокойный голос Зыкова.
- Нормально... Немножко, конечно, того... Непривычно...
- Ну, ну, поздравляю! Видел, как ты эрэсы пускал в склад с горючим. Ничего, метко.
От уверенного голоса лейтенанта Зыкова, от его одобрительных слов Костя повеселел.
В летописи полка значились дерзкие налеты на аэродромы противника, взорванные мосты и понтонные переправы, эшелоны с боеприпасами и продовольствием. Были уничтожены сотни танков, самолетов, бронемашин, немало живой силы. Во фронтовых газетах часто писали о гвардейцах-скляровцах. Сегодня и гвардии сержант Воробьев приобщился к высокой славе полка.
Далеко-далеко над лохмами свинцовых туч, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, стали появляться темные пятна. Они мерцали вдали, то исчезая, то возникая вновь. Пока нельзя было определить - наши или вражеские самолеты прорисовываются на горизонте, было только видно, что их тьма. Воробьев пробовал сосчитать их, но сбивался.
Сержант в любую секунду ждал общей команды с флагманского штурмовика. Пока не поздно, можно опуститься и пройти незаметно под покровом туч. Будь он командиром полка, он дал бы такую команду, потому что принимать бой сейчас он считал абсурдом и нелепостью - пулеметы и пушки на три четверти разряжены, до линии фронта километров пятьдесят. Вовремя сойти с дороги - не трусость: обходной маневр предусмотрен тактикой...
И тут же, едва он подумал, поступил приказ снизиться до трехсот метров, нырнуть под тучи, стараясь четко придерживаться определенной скорости и курса. Приступив к снижению, некоторое время шли в сером сумраке. Но вот сквозь голубоватую мглистость стала прорисовываться земля, сонные поля, перелески, вензели дорог.
Или вражеские истребители успели заметить маневр, или их навели по рации с земли: когда Воробьев стал приглядываться к нижним рядам туч, то заметил, как оттуда, будто из грязных рваных рукавов, высыпались самолеты-перехватчики. Рискованно было делать сейчас набор высоты. В сплошной пелене можно в любую минуту столкнуться с истребителями врага -неизвестно, сколько их еще выпадет из серо-черных туч.
- Приготовиться к бою! - услышал Воробьев в наушниках шлемофона спокойный и в то же время властный голос Склярова.
Было приказано держать прежний курс, заманивать врага на свою территорию. Вызвав по рации подкрепление, командир полка продолжал вести флагманский штурмовик вперед.
Взяв нужное упреждение, Зыков полоснул по свастике проносившемуся слева "мессеру", дольше обычного задерживая пальцы на гашетке. Потеряв управление, истребитель стал валиться вправо, с каждой секундой уменьшая высоту... от машины отделился черный комок, через несколько секунд показался белый кружок парашютного купола.
- Поздравляю, Юра! - не выдержал Воробьев, провожая взглядом обреченный самолет.
Внезапно с треском и грохотом раскололось над головой бронестекло. Воробьева обдало холодным воздухом. Кабина наполнилась пронзительным свистом... Потом откуда-то донесся мерный, праздничный звон, словно ударили враз на нескольких колокольнях одновременно. Сержанта осыпало осколками стекла.
Когда через силу разлепил глаза, с трудом удерживая будто наполненную ртутью голову, Воробьев увидел приборную доску в крупных каплях красной росы... Откуда это?.. Что это?.. В коротких проблесках сознания он сам себе казался языком одного из звонких колоколов, невесть как попавшего в пилотскую кабину... Его кто-то раскачивает и раскачивает, бьет головой о что-то твердое: бум-бум...
Шлемофон настойчиво вопрошает и вопрошает... Кто? Зачем?.. А, это сынишка Юрка просит покачать на ноге... Сейчас. Я сейчас, Юрик, дай освободить онемевшую ногу... Ну вот, так лучше. Где же ты?..
Сержанта вывело из шокового состояния родившееся в подсознании чувство: вот-вот произойдет страшное, непоправимое. Стремительно неслась навстречу земля. К ней стремглав несся штурмовик. Воробьев, ни на секунду не выпускающий ручку управления, стал подбирать ее на себя. Машина сразу же подчинилась воле летчика.
Он осмотрелся по сторонам, отыскивая своих. Когда увидел в восточной стороне множество самолетов, шныряющих во всех направлениях, повел штурмовик туда, постепенно набирая потерянную высоту.
- Тридцать девятый! Ответь Двадцать первому.
- Двадцать первый, я Тридцать девятый!
- Костя! Жив?
- Жив... Бронестекло разбито.
Ответа не последовало, и Воробьев догадался: Юрий отражает атаку.
Достав индивидуальный перевязочный пакет, летчик стал прикладывать размотанный бинт к лицу. Невозможно было унять дрожь в руке. Бинт быстро намок. Но как же быть дальше? Безмолвствует стрелок. В кабине свистит резкий обжигающий ветер. Усиливается нестерпимая боль в голове. Саднит ногу. Он не сможет вести бой...
Воробьев все сильнее разворачивал штурмовик влево. Думал: "Доведу до линии фронта, сяду на запасном аэродроме".
Там, где шел неравный бой, изредка полыхающими факелами самолеты прочерчивали серые небеса. Двадцать первый пока молчал.
"Надо лететь туда, - пришло окончательное решение. - Ребята ведут тяжелый бой. Негоже прятаться в кусты в такую минуту... Сочтут еще за труса..."
- Тридцать девятый! Тридцать девятый!
- Слушаю, Юра.
- Крепись, Костя! Следуй домой.
- Нет, не могу!
- Это приказ. Уходи. К нам летит подкрепление... Восьмой, прикрываю.
Летчик с "мессера" при виде круто пикирующего "ила" успел зачислить машину на свой боевой счет. Ловко он полоснул ее из пушки. Еще немного, и штурмовик врежется в землю. Но что это? "Ил" успел выровняться. Он даже набирает высоту.
Вновь бьют пушки и пулеметы "мессера". Не уклонись штурмовик Воробьева вовремя, не известно, что случилось бы. Сперва снаряды рикошетом отскакивали от брони левого борта, потом бритвенно-острая железная струя безжалостно полоснула по приборной доске.
Несколькими секундами позже левую руку точно обожгло. Воробьев пробовал пошевелить пальцами - они не слушались. "Ничего", - успокаивал себя летчик.
