Людмила Пожедаева - Война, блокада, я и другие…
Еще у тети Ксении была игра «Блошки». В красивой круглой коробочке лежали небольшие выпуклые кружочки четырех цветов и четыре таких же, но побольше. Мы их называли «пуговками». Играющие выбирают «блошки» одного цвета, располагают их на определенном расстоянии от коробочки, и большой пуговкой надо нажать на краешек маленькой так, чтобы она подпрыгнула и влетела в коробочку. Иногда нам давали поиграть. А вернее, когда с нами садилась играть тетя Ксения. Игра вызывала много эмоций, а значит, и много шума. И уж тогда мы от души шумели, спорили, смеялись, прыгали, и с нами прыгали и лаяли собаки. Это было до войны, а когда начался голод, тетя Ксения как-то принесла нам с мамой миску горячего бульона и крохотулечный кусочек мяса. Это когда у нас украли карточки. Мы глотали ароматный бульон, торопливо жуя мясо, а тетя Ксения глядела на нас и плакала. А ведь дружбы между родителями и тетей Ксенией не было. И только после того, как мы все съели, она призналась, что это одна из ее собак. Не знаю, что она сделала со своими собаками, заморозила или засолила, но иногда она приносила мне чуточку бульона, пока мы не получили новые карточки на следующий месяц. А кошка Мурка пропала, и дома сказали, что ее кто-то поймал и съел.
Вообще, если бы не бабушка Даниловна и тетя Ксения, я бы не выжила, оставшись без карточек и одна. Мама была на казарменном положении и домой приходила редко. Тетя Ксения дома появлялась чаще. Иногда она что-то приносила, и мне порой перепадало тоже, хотя могла не давать мне ничего. Я была ей совсем чужая, просто соседка. А голод был жуткий. Каждая крошка была на вес золота. И все же эти крохи иногда перепадали и мне. И я выжила…
Соседи
С любовью вспоминаю вас,
Мои соседи по квартире.
Тогда, блокадною зимой,
Вы, как могли, меня хранили.
Ах, тетя Ксенья, тетя Ксенья,
Кто мог тогда предполагать,
Что ты в блокадном лихолетье
Мне, не кляня, заменишь мать…
Прости, Даниловна, меня,
Что жизни я не понимала…
Ты — умерла, а я — жива…
Прости, Даниловна, меня…
Спасибо, что меня храня,
Куском делилась и Душою,
И хоть бранила иногда,
Надежно было мне с тобою.
Живу твоим благословеньем,
И? память добрую храня,
Несу в своих воспоминаньях
Частицу твоего тепла…
Где ты, веселая подружка,
Беспечных довоенных лет?
Ты помнишь голубей над крышей?
Ни голубей… ни Дома нет…
Как беззаботна жизнь была!
Как невесомо мы порхали!
И наши детские дела
Нас постоянно окрыляли…
Сломала жизни нам война…
Мы очень быстро повзрослели…
И голод скрючил нас с тобой…
И вши блокадные заели…
Но мы назло судьбе — живем!
Хоть память горькая тревожит…
А кто без памяти живет —
Тот нам судьею быть не может…
Зойка
Зойка до войны училась в школе и была пионеркой. Она носила галстук, скрепленный значком с горящим костром. Мне он очень нравился. Я завидовала ей и гордилась, что у меня такая подружка. Я не скажу, что она нянчилась со мной. При случае могла и обидеть, но все же часто брала меня на свои пионерские сборы. По выходным ходили в кино, на экскурсии, гулять в «Сад 9-го января». Мы бегали по крышам сараев и дружно играли вместе с другими ребятами в «чижа», «лапту», «прятки», «палочку-выручалочку» и пр. в нашем дворе. А сколько было веселья, радости, восторга и визга, когда через весь двор туда и обратно мы скакали друг через друга, играя в чехарду. Это была одна из самых любимых наших игр.
А еще мы любили делать «секреты» или, как мы их еще называли, «кино». Где-нибудь в укромном месте в земле выкапывали ямку, устилали ее обертками от шоколада и фантиками от конфет, цветными стеклышками, цветами, веточками и прочими детскими сокровищами, закрывали все это осколком стекла и засыпали землей. Потом в земле делали маленькое окошечко и смотрели в свое собственноручное детское кино. У нас с Зойкой было общее «кино», и у каждого был еще и свой секрет. Но разница в возрасте все же часто сказывалась. Иногда она заступалась за меня, а иногда и сама обижала. Но война сделала нас Родными.
После смерти бабушки мы как-то сразу повзрослели. Зойка стала старшей в полном смысле слова. Она теперь сама отоваривала свои карточки, ломала на дрова то, что можно было сломать и порубить. Уступала мне лучшее место у топящейся буржуйки, укутывала меня в постели, ругала меня, когда я пыталась съесть сразу весь Хлеб, иногда читала мне свои книги. Теперь она была мне всем, и я старалась помогать ей, чем только могла. Я щипала ножом лучинки для растопки буржуйки. Я срезала почти все ребра у мебели — у кухонных столов и шкафчиков, с дверей в уборной и в кухне. Они тогда были не нужны. Я срезала края у подоконников и везде, где можно было хоть что-то срезать. Я заправляла коптилку, подметала и складывала сэкономленные дровишки около буржуйки. Я кипятила чайник и ставила греться утюги для постели. Если в буржуйке оставались угольки, я вытаскивала их шумовкой и клала их в угольный утюг и тоже ставила его в постель. От этого наши матрасы и одеяла были прожжены. И почему мы вообще не сгорели, это просто чудо. Но нам так хотелось подольше сохранить это такое ненадежное тепло в тех невыносимых условиях, что о худшем уже и не думалось. На мне лежала забота о воде. Воды в наших краях нигде не было, и я ходила собирать снег. Мы его растапливали, и это была наша вода. Но собирать снег было очень сложно. Найти чистый снег было трудно. Уборные нигде не работали, и люди все нечистоты выливали на улицу… Надо было идти куда-нибудь подальше от домов. Но я была не одна такая охотница за чистым снегом, и ближний снег был уже весь выбран вдоль протоптанных тропинок. Но куда денешься, шла и искала. Я набивала снегом сумку и волокла ее по снегу домой. Дома Зоя пересыпала снег в ведро и ставила его на горячую буржуйку, а я, немного передохнув, шла снова и снова, пока ведро не наполнялось растопленной водой. Ведра нам хватало на несколько дней. Мы использовали ее только для чая. Разыскивая чистый снег, случалось видеть мертвых людей, у которых были вырезаны куски мяса или без каких-нибудь частей тела. Я никак не могла привыкнуть к этому зрелищу… Было страшно… В животе становилось холодно, а в груди было так больно, словно на меня навалили тяжелую плиту. Все это было непонятно, и вначале я думала, что это крысы их объели, как бабушку, когда она лежала на кухне мертвая. Потом узнала, что это. Стало еще страшнее, и я просто цепенела, когда выходила на улицу одна. Я стала бояться людей. Но надо было жить, и я старательно обходила стороной все подозрительное. Хотя и не очень-то обойдешь. Снег не убирался, и только протоптанные тропинки могли куда-то привести или те дороги, по которым еще могли пробиться машины…
