Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам - Немеровская О.
А. Белый
Однажды, когда мы сидели с 3. Н. и предавались перед камином высокой «проблеме», в гостиную из передней дробно – быстро, скорее просеменил, чем вошел, невысокого роста блондин, скорее плотный, с едва начинавшейся проседью желтой бородки торчком; он был в черном, как кажется, сюртуке, обрамлявшем меня поразивший белейший жилет; на лоснящемся полноватом краснеющем (бледно-морковного цвета) дряблевшем лице глянцевели большие очки с золотою оправой; а голову все-то клонил он набок; скороговоркою приговаривал что-то, сюсюкая, он; и 3. Н. нас представила; это был – Розанов.
…В. В., круто ко мне повернувшись, дотрагиваясь рукою до пуговиц моего пиджака, вдруг спросил об отце; и, узнав, что отец мой не жив уже, – выпрямился; и с сериозным лицом молчаливо и богомольно перекрестился; потом, посмотрев на меня, скороговоркою забормотал:
– Не забывайте могилки… Не забывайте могилки… Молитесь могилкам…
И все возвращался к «могилке»; так с этой «могилкой» ушел; уже кутаясь в шубу, надвинувши крепко свою круглую шапочку и попадая ногою в объемистый ботик, он – вновь повернулся ко мне; и принялся побрызгивать:
– Помните же: поклонитесь могилке…
Когда он ушел, то 3. Н. подняла на меня веселеющий, торжествующий взгляд, точно только что показала редчайшего зверя она.
– Ну, что скажете?..
– Да… – я сумел лишь ответить.
И после молчания вдруг я воскликнул:
– А знаете, «это» ведь страшно…
– Ужасно! – значительно посмотрела она на меня.
– Тут какое-то от «приведите мне Вия»…
– Тут – плоть: вот уж «п л о т ь»…
– И не «плоть» даже, – нет, – фантазировал я, – «плоть» без «ть»; в звуке «ть» – окрыление; не «плоть», только – «пло», или даже два «п» (для плотяности): п – пло!
В духе наших тогдашних дурачеств прозвали мы Розанова: «Просто п пло!» В звуке «ппло» переживалася бездна физиологически кипящей материи: и в последующих беседах с В. В. (в той особенно, которая происходила в Москве на Тверской и в кофейне Филиппова) мне казалось, что Розанов не высказывает свои мысли, а кипятится, побрызгивает физиологическими отправлениями процесса мыслительности; побрызгает и – ослабнет: до – следующего отправления; оттого-то так действуют отправления эти: мысль Розанова; все совершают абстрактно ходы, а он – лишь побрызгивает: отправлениями.
А. Белый
В «Нов. Пути» мы прочитали поразительную статью Розанова. Гениальную. Такой еще не читал. О браке.
Письмо к матери 1 /IX 1903 г.
Когда-то, лет 12 назад, В. В. Розанов напечатал в «Русском Слове», что Блок будто бы женился на богатой ради большого приданого; Блок всегда вспоминал об этом с ясной улыбкой и, в своей статье об Аполлоне Григорьеве, прославил В. В. Розанова, как большого писателя, наперекор тогдашним газетным нападкам.
Деликатность у него была необычайная.
К. Чуковский
Помню, – однажды изумленный Розанов рассказывал мне:
– Представьте, написал я как-то о Блоке статью – ругательную, насмешливую: на следующий день встречаюсь с ним у общих знакомых: подходит ко мне первый, протягивает руку, приветлив, как ни в чем не бывало. А статью – он мне говорил – читал. Удивительно.
Э. Голлербах [43]. К воспоминаниям о поэте-рыцаре
Такая незлобивость поразила В. В.; он рассказывал после:
– Ведь вот, обругал я его, а он… сам подошел, как ни в чем не бывало.
А. Белый
А. А. чувствовал силу прозора В. В.; порою он с ужасом вглядывался в мир В. В., столь враждебный ему; В. В. Розанов мучил его; он однажды в письме, обращенном ко мне, фантазировал, будто В. В., «потрясая своей рыжеватой бородкою», подбирается ближе и ближе и – настигает уже. «Настигающий» Розанов стоял пред А. А. в эпоху, когда мучил Кант; то двойное подстерегание сознания А. А. и Розановым, и Кантом происходит в эпоху, когда «Она», «Цельная» начинает уже отходить, подменяясь образами «Астарты», действующими чрез абстракции (Кант) и чрез чувственность (Розанов); цельность – надломлена; появляются две половинки; пол цельности – логика Канта; и пол цельности – «пол» (тема Розанова). Переживания такие смущали А. А. уже в 1903 году. Но и в 1905 году он становился настороженным, когда возникал пред ним Розанов.
А. Белый
Встречи с разнообразными людьми учащаются. Кружок Мережковских стал менее самодовлеющим. Много приехало в последнее время и из России (в противоположность Петербургу). И все-таки, ближайшими людьми остаются Сергей Соловьев, Борис Ник. Бугаев (Андрей Белый) и Евг. Павл. Иванов (из «Нового Пути»). Роль «фона» близости играют до сих пор в большой степени Мережковские, злостно ненавидимые почти всеми за то или за другое. Правда, в этом они часто виноваты сами (особенно 3. Н. Гиппиус), но замены их я не предвижу, и долго не дождаться других, которые так же прошумят, как они (в своей сфере – теорий великолепных, часто почти нелепых, всегда талантливых, всегда мозолящих глаза светским и духовным лицам). О декадентстве в последнее время (и давно уже) как-то нет помину, и его, в сущности, по-моему, нет. Оно ютится где-то в Москве, в среде совершенно бездарных «грифенят», молодых гимназистов, отслуживших черные мессы (будто бы в Берлине), говорящих на собраниях много и скучно о черных лилиях. Сами маги (Брюсов и др.), давно, в сущности, оставившие декадентство, взирают на этих с тайной грустью. Всего этого так много и все это – внешне, и, большей частью, скучно. Выходя в «поле за Петербургом» на шоссе, я чувствую себя совершенно по-настоящему. «Здравость» ничем не нарушается, кроме религиозных впечатлений, впрочем, в очень широком смысле.
Письмо к отцу 28/III 1905 г.
Я чувствую неразрывную связь с Мережковскими только как с прошлым ив смысле отучения от пошлости и пр. Теперь меня пугает и тревожит Брюсов, в котором я вижу однако неизмеримо больше света, чем в Мережковских. Вспоминаю, что апокалиптизм Брюсова (т. е. его стихотворные приближения к откровению) не освещены исключительно багрянцем, или исключительно рациональной белизной, как у М-ских. Что он смятеннее их (истинный безумец), что у него есть детское в выражениях лица, в неуловимом. Что он может быть положительно добр. Наконец, что он без сомнения носит в себе возможности многого, которых М-ский совсем не носит, ибо большего уже не скажет. Притом, мне кажется теперь, что Брюсов всех крупнее – и Мережковского. Ах, да! Отношение Брюсова к Вл. Соловьеву – положительное, а Μοκογο – вполне отрицательное. Как-то Мережковский сказал: «Начитались Соловьева, что же – умный человек (!?)». Вообще я могу припомнить много словечек Дм. Сергеевича, не говорящих в его пользу. Но он важен, и считаться с ним надо.
Письмо к С. Соловьеву. 8/III– 04 г.
В салоне Мережковских шли горячие дебаты на религиозно-философские темы; произносились монологи и диалоги, иногда речи походили на проповедь… У Сологуба таких «платоновских» бесед не устраивалось. И даже Мережковские, посещая поэта, избегали у него поднимать споры на ответственные темы. У Мережковских говорили громко, у Сологуба – вполголоса; у Мережковских спорили о церкви взволнованно и даже запальчиво, у Сологуба – рассуждали о стихах с бесстрастием мастеров и знатоков поэтического ремесла. В кабинете хозяина, где стояла темная, несколько холодная кожаная мебель, сидели чинно поэты, читали покорно по желанию хозяина свои стихи и почтительно выслушивали суждения мэтра, точные и строгие, почти всегда, впрочем, благожелательные, но иногда острые и беспощадные, если стихотворец рискнул выступить со стихами легкомысленными и несовершенными. Это был ареопаг петербургских поэтов.
