Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания
Верь лучшему, а не худшему. И еще подождем.
Милая, вчера твое письмо пришло от 20 и 22 января. Я мало писал тебе последние дни, ты знаешь почему. История с Колей врезалась клином в мою жизнь, и без того трудную. Пребывание его в Машковом переулке, конечно, оказало немедленно дьяволическое влияние на Миррочку и крайне гнетущее на Елену. Бедная девчонка, совсем было ставшая разумной, хорошей и сознательной, опять капризничает и плохо спит и безобразничает. Мне так жаль ее. Она настолько очаровательна и умна, что сама понимает все выпуклое уродство своих выходок, но, конечно, ей трудно с ее огненностью удерживаться от вспышек. А Елена почти вовсе не спит, исхудала, истерзалась. Хорошо, что я в общем спокоен. Иначе из этого всего получился бы настоящий ад. Елена больше всего терзается именно тем, что она почти совсем не может уделить времени Миррочке, и с уроками проходит те же дантовские пытки, что и ты с уроками Ниники. Тождество поразительное. Миррочка все же учится французскому языку, диктанту, литературе, немного арифметике и много-много читает. Сказки, путешествия, стихи, повести, романы. Чего только она не читала, и тщетно с ней бороться. Неподходящую литературу приходится держать под замком. Ее ум меня поражает. Ее удалишь из комнаты и заставишь играть, ведешь сложный разговор с собеседником, она слышит кое-что краешком своего маленького уха и потом выскажет свое рассуждение, гораздо более тонкое и свежее, чем мысли старших. Она ласкова, нежна, вкрадчива и просто опьянительна своим детским очарованием. Верно, моя мама была такая.
Между прочим, она так волшебно читает мои стихи «Алый Изумруд», «Зверь-цветок», «Я не планета», «Острие», что я хотел бы так их читать. Бабушку она очень любила, заступалась за нее всегда и не может без слез входить в ее комнату. К смерти и похоронам ее, так же как летом к смерти Тамар Канчели, она отнеслась просветленно и глубоко, как взрослая. Таня, видевшая ее, дивилась на выражение ее лица. Она вспыльчива, но совершенно незлобива и незлопамятна. Ах, я перестану ее хвалить и только скажу, что ты очень ее полюбила бы, если бы часто ее видела, но именно ты, быть может, могла бы воспитать ее, а никак не Елена, которая слишком мягка с ней.
Коля умственно совершенно оправился, но он нервно надорван и переутомлен. Верно, на этой неделе он поедет в Иваново-Вознесенск к Дементьевым и там будет отдыхать месяца полтора, потом вернется, место в кооперации за ним сохранят. Мне тягостно, что я чувствую полное отчуждение от него. Все, что он делает и говорит, мне не нравится. Мы в корне разные люди.
Ты спрашиваешь о Фельдштейне. У него хорошая историческая библиотека. Он читающий и мыслящий человек, с некоторой остротой, воспитался на французских книгах, стихов не пишет, но ценить их, кажется, умеет. Я у него беру книги по истории христианства и по русской истории, у Рашели, с которой мы очень нежны, беру книги по литературе французской, у Юргиса, с которым я видаюсь очень часто, много книг норвежских, шведских и датских, есть также и английские. Тетя Саша мне также одолжает любопытные книги из сферы своих занятий. Книги по естествознанию я частию покупаю, частию уже имею запасы. Наконец, исторические книги и книги по искусству нахожу нередко у Скрябиной и у Цейтлиных, которые из каждого моего захода к ним устраивают праздник, ласковый и уютный.
«Французскую революцию» Олара мне, верно, достанет Фельдштейн, я сегодня завтракал у Гольдовских. Английские книги, что мог, выслал. Пошлю еще при первом нахождении их.
Твои мысли о большевиках и всем русском я читал с радостным торжеством. Мы опять буквально совпали. Я теперь много спокойнее и вижу во всем, что свершается, не только одни отрицательные черты. Я верю в преобразующую силу времени и в творческие способности русского народа. Три четверти безобразий суть лишь горькая, запоздавшая расплата за ужасы крепостного права. И если ужасны грабители снизу, грабители сверху имеют еще менее извинений. А грабители сверху, зажиточные люди, все еще не могут и не хотят понять, что это не только Пугачевщина, но и Революция, кроме того, которая еще идет и придет во всех грозовых светах и страхах.
Лик Земли должен быть пересоздан. Нельзя больше делить людей на светлых и темных. Всем должен быть обеспечен путь к Светлому. За диким упоением вещественностью и явностью придет новая эра совершенной духовной ясности и всеобъемной ценности для всех сынов человеческих.
У Киры после второй операции — ей вскрывали ногу, сломали ее и правильно составили — нога срослась, она начала ходить, пишет мне очаровательные письма и красивые стихи. Я надеюсь скоро с ней свидеться.
Нинике я пишу несколько слов. Прочти и запечатай. Мне грустно, но много написать не могу.
Катя моя милая, моя родная, любимая и близкая, я хочу тебя видеть, и мне так жаль, что я не помогаю тебе в твоих испытаниях. Ни я, ни ты, мы не предполагали, что расстанемся так надолго. С первой возможностью мы свидимся. Обнимаю тебя и шлю светлые мысли. Привет Леле. Твой К.
1918. 14 февраля. Сумерки. Москва
Катя родная, шлю тебе несколько строк. Сегодня в Политехническом музее вечер поэтов — чтение стихов и выбор публикой короля поэтов. Мне в сущности нравится мысль такого турнира, если б это было устроено благородно. Но благородство менее всего присутствует в текущих днях. Я отказался участвовать. Но все ж в сердце нашелся отзвук, и я написал «Венец» и «Птицы». Посылаю, первое — тебе, второе — Нинике.
Милая, я отдыхаю эти дни. Коля поправился и уехал в Иваново-Вознесенск к Дементьевым. Сегодня от него письмо. Там тихо, спокойно, сытно и уютно.
Я пишу стихи. Читаю. Сегодня услаждался посланиями Апостолов, драмой Стриндберга, страницами о низших растениях, страницами о Софокле и эллинской ворожбе и пр., и пр.
Немцы, кажется, уже в Питере. Здесь их ждут в пятницу, то есть послезавтра. Вихрь Судьбы неукоснителен.
Целую лицо твое, милая моя Катя, родная и неизменно любимая. Твой К.
1918. 1/14 марта. Ночь. Москва
Катя милая, я не писал тебе недели две и сейчас пишу лишь несколько слов. Не мог. Уколол ножницами безымянный палец правой руки, сделался нарыв, и лишь теперь он начал проходить.
Милая, родная и любимая, шлю тебе мои самые светлые пожелания к твоему дню. Да не коснется тебя ничто из злого, что в таком неисчислимом множестве бродит по всей нашей несчастной и мрачной стране. Да взойдет скорее Солнце в этом глухом слепотствующем ужасе темноты и озверения.
Я живу по-прежнему среди книг. Перечитываю с наслаждением драмы Ибсена. Нашел замечательную драму Сигбьорна Обстфельдера «De røde draaber» — «Красные капли» (молодой гений хочет установить порванную музыку мирового соответствия, восстановить режим составляющих нас атомов в гармонии с более скорым ритмом атомов Солнца, — он постепенно сходит с ума, — над многими страницами у меня брызнули слезы). Хочу перевести эту вещь.
