Максим Чертанов - Дюма
В начале июля Ада Менкен по пути из Англии на несколько дней задержалась в Гавре, потом уехала в Париж — там ставилась ее феерия «Пираты Саванны». 19 июля она заболела, а 10 августа умерла от перитонита. В «Театральном журнале» 16 августа появился написанный Дюма некролог: «Она была не обычным существом… Ее жизнь доказала превосходство гордого, сильного, свободного американского воспитания над нашей системой, которая учит женщину одному — ничего не делать… Та, что выжила в джунглях среди диких зверей, умерла прозаично, мучительно…» Ни к ее одру, ни на похороны он не ездил, вместо этого отправился в Трувиль и оттуда жизнерадостно писал о морских купаниях: мы с самого начала подозревали, что Ада в действительности его любовницей не была… В сентябре он приезжал в Париж: в «Одеоне» ставили его старую пьесу «Совесть», с Даллозом подписали договор на «Сент-Эрмина». 5 октября в «Порт-Сен-Мартене» возобновили «Антони», 31 октября — «Мадам Шамбле»; окрыленный, он вновь обратился к императору с просьбой возродить Исторический театр: «Мой сценический опыт, патриотизм и добрая воля, подкрепленные 30 000 франков, сотворят чудо». Ответа не получил. 22 октября умерла Катрин Лабе. За несколько лет до этого Александр-младший пытался поженить своих родителей, отец (по словам сына) был согласен, мать отказалась: «Он опоздал на сорок лет…» Дюма не был и на ее похоронах. Сам расхворался: ларингит, тяжесть в животе, руки опять тряслись. Сын предполагал цирроз печени и сифилис — тогда при любых неясных симптомах подозревали сифилис. Современные врачи считают, что у Дюма были гипертоническая болезнь, которую тогда не лечили, и нарушение функций щитовидной железы — гормональное заболевание, которое не умели даже диагностировать. Сейчас он с такими болячками прожил бы лет 80, но по тем временам и 70 — много, большинство его ровесников уже спали вечным сном…
Разбитый, в ноябре он вернулся в Париж — там все бурлит, все обсуждают недавние события: 2 ноября на могиле депутата Бодена, убитого на баррикаде 3 декабря 1851 года, произносились речи о «тиране, пришедшем к власти путем переворота», пытались устроить демонстрацию, ряд газет объявили сбор денег на памятник убитому, их редакторов отдали под суд. Защищавший их Гамбетта сказал, что будет вести дело не как уголовный, а как политический адвокат, и обвинял «преступную власть». Редакторов приговорили к штрафу, публика вынесла их из зала суда на руках, а Гамбетта, ранее популярный лишь в молодежной среде, стал всеобщей надеждой. Дюма немного оправился, ходил на концерты, но был слаб — совсем старик… В. В. Верещагин, «Листки из записной книжки»: «Дюма-отца я видел только раз в жизни в Париже… Некая m-me А. (Олимпия Одуар. — М. Ч.), путешествовавшая по США, рассказывала на вечере впечатления своей поездки… В указанный час зала наполнилась народом, но лектриса не показывалась, и ждать ее пришлось так долго, что публика вышла из себя, хлопая, стуча и крича разный нелестный для барышни вздор. Наконец она появилась на эстраде под руку со стариком Дюма. Оказалось, что этот великий невменяемый младенец, обещавший представить m-me А. собранию, куда-то пропал, и его пришлось разыскивать. Сюрприз был велик, и вся зала, забыв недавнее неудовольствие, разразилась сначала довольным „А-а-а!“, а потом громом аплодисментов. Фигура старого писателя представляла из себя нечто необычайное: колоссальных размеров, до крайности тучный, с красным, отекшим лицом, обрамленным густою шапкою седых волос, он, тяжело дыша, опустился на кресло около лектрисы и сначала стал обводить глазами собрание, а потом, постепенно все более и более смыкая их, начал клюкать носом и даже похрапывать…»
Да, он мог заснуть на людях, да, выглядел комично, болел (совсем нет денег, из слуг остались только Василий и кухарка, продавали мебель), но работать не прекращал: работа — жизнь. Лежа диктовал д’Оржевалю или Виктору Леклерку «Сент-Эрмина». Великолепное начало: «Вот мы и в Тюильри, — сказал первый консул Бонапарт своему секретарю Бурьену, входя во дворец, где Людовик XVI совершил предпоследнюю остановку по пути из Версаля на эшафот, — постараемся же здесь и остаться». Но дальше начинается переписывание старого. Пересказ «Иегу», опять леди Гамильтон, Нельсон, Партенопейская республика… И Наполеон не получился: искренне ли, боясь ли Луи Наполеона, желая ли ему угодить, но Дюма написал слащаво и скучно. «Этот диктатор обещал быть столь же мудрым в будущем, сколь великим он был в прошлом, и обладал такими противоречивыми качествами, какие Бог никогда не соединял в одном человеке, а именно силу гения великих полководцев с терпением, определяющим судьбу и величие основателей империй. Именно поэтому возникла надежда, что, поставив Францию во главе наций и добившись усиления ее влияния и славы, этот человек наконец сделает ее свободной». И тот хотел — «Если бы мне пришлось выбирать, чью судьбу повторить, я предпочел бы судьбу Вашингтона» — да не смог: война, заговоры… и как-то так, вопреки его воле, вышла диктатура…
Что касается Сент-Эрмина, он философствует, и, надо полагать, это философия Дюма: он был «пантеистом и верил в вечность материи… однако в бессмертие души он не верил, потому что душа ему никогда не являлась». «Вместо того чтобы стать Богом всех миров, создавать вселенскую гармонию и порядок среди небесных светил, мы сами породили в своем воображении Бога личного, который призван вершить не природные потрясения, а всего лишь наши ничтожные частные неурядицы и беды. Мы воспринимаем Бога — такого, которого не в состоянии понять наш человеческий разум и к которому неприменимы наши человеческие мерила, которого мы не видим ни полностью, ни отчасти и который, если существует, то он одновременно всюду, — мы воспринимаем его так, как в древности — бога домашнего очага, как небольшую статуэтку с локоть высотой…» Если же все-таки «Бог заблуждался, если, вопреки всем вероятностям и возможностям, Бог оказывался неразборчивым или несправедливым, если жизнь человеческих существ состояла лишь из набора материальных событий, предоставленных воле случая, и на этого Бога никто не имел права жаловаться», — Сент-Эрмин «будет бороться против такого Бога, он будет жить достойно и честно без такого Бога».
Прежде чем писать, Дюма, «клюкающий носом старичок», перелопатил громадный объем документов: переписку Наполеона, мемуары Бурьена, герцогини д’Абрантес, начальника службы внешней разведки Демаре, массу чиновничьей переписки о разных мелочах. Благодаря этой скрупулезности Шопп в начале XXI века и смог отыскать «Сент-Эрмина», утерянного, не упоминавшегося в библиографиях: он сперва наткнулся на ответ Дюма в «Вестнике» журналисту д’Эскампу, который говорил, что Дюма оклеветал семью императора в некоем тексте, стал разматывать клубок и нашел сам текст.
