Алексей Свирский - История моей жизни
Неужели. Скабичевский отвергнет?.. Ведь я все свои силы вложил, и, когда писал, у меня внутри рыдал каждый нерв от жалости к людям, измолотым и задавленным чьей-то тяжелой, жестокой рукой.
Розенштейн называет Скабичевского либералом. Хорошенько разобраться в значении этого слова я не могу, но думаю, что слово хорошее, и Скабичевский мои очерки примет и напечатает.
Так в это серое холодное утро, направляясь в редакцию, успокаиваю себя.
Сторож, высокий, тощий старик, говорит мне:
— Пойдешь по коридору — вторая дверь направо.
На минутку останавливаюсь. Хочу унять волнение сердца.
— Здравствуйте, — обращаюсь я к широкой спине Скабичевского.
Старик поворачивает голову. Замечаю на его затылке длинные жидкие волосы, ниспадающие на плечи. Он вглядывается в меня, вспоминает, шарит опухшими руками по столу, находит рукопись и говорит:
— Прочитал… Неплохо, но для толстого журнала не подходит: материал незначителен. Вы бы к Нотовичу снесли в «Новости»…
Выхожу. Передо мною темная завеса. Мне становится страшно.
Как хорошо умереть сейчас!..
9. Большая пресса
Долго брожу по городу без дум, без желаний. Боюсь итти домой.
Жена не выдержит тяжкого удара. И вдруг в моем сознании появляются мысли о Немировиче-Данченко.
Этот человек мне поможет. Он такой жизнеобильный, здоровый, красивый и, наверно, добрый.
В адресном столе узнаю, где он живет. Нахожу: отель «Англеттер». Швейцар велит мне подняться на второй этаж. Там в седьмом номере живет известный писатель.
Стучусь.
Номер состоит из двух комнат. В первой, куда попадаю, стоит большой письменный стол, украшенный мраморными и бронзовыми вещами. Шкаф с книгами, красивая шифоньерка, наполненная дорогими безделушками, ковер во всю комнату, мягкая мебель, плюшевые драпри, — все это производит на меня огромное впечатление.
— Здравствуйте, дорогой мой, — весело приветствует меня Василий Иванович.
Он входит в кабинет, заглядывает в длинненькую алфавитную книжку и продолжает:
— Очень рад вас видеть, Алексей Иванович.
У меня, вероятно, довольно глупый вид — не перестаю улыбаться и кланяться.
— Вы что пьете? Кофе или чай?
Бормочу слова благодарности и кланяюсь.
Лакей на серебряном подносе ставит на особый столик два стакана чаю в серебряных подстаканниках.
Украдкой бегаю глазами по мощной фигуре Немировича-Данченко и не могу налюбоваться. Он очень красив в этой оранжевой венгерке с черными жгутами на выпуклой груди. Темные и немного жидкие волосы причесаны в виде пера. Но краше всего окладистая, раздвоенная борода.
— Большое вам спасибо за ваши очерки, — говорит хозяин, — я прочитал их с большим вниманием. Они меня, — продолжает он, — до того вдохновили, что я написал повесть «В дудке». Сейчас подарю вам эту книжку.
Василий Иванович быстро, по-молодому встает, подходит к книжному шкафу, берет книжку.
— Вот вам на память. Я использовал вашу терминологию… Сознаюсь откровенно… Но ведь это же пустяки…
Я смущен до крайней степени. Становится жарко. Соображаю с большим трудом. Не понимаю, что такое терминология. Но убежден, что ничего плохого в этом нет.
Простота обращения этого человека успокаивает меня и понемногу-начинаю осваиваться. Кстати рассказываю ему о своем сегодняшнем посещении Скабичевского.
— Он дурак, — говорит Немирович-Данченко, двумя пальцами расправляя бороду. — Давно из ума выжил… Не понимаю, зачем так долго жить на свете… Впрочем, погодите — сейчас все устрою.
Василий Иванович снова садится за письменный стол и на своей визитной карточке пишет рекомендацию.
— Вот, подите в газету «Новости» и передайте от меня Нотовичу вот эту карточку. И все будет сделано.
Благодарю, краснею и окончательно запутываюсь в собственных мыслях.
— Ну, что вы… Такие пустяки, — повторяет писатель, провожая меня до самых дверей.
Надолго запоминаю ласковый блеск его глаз и крепкое дружеское пожатие руки.
Иду в «Новости». Вечереет. У каждой хорошо освещенной витрины останавливаюсь и пробую прочесть автограф на книге и рекомендацию на визитной карточке, но, кроме моего имени, ничего прочесть не могу: почерк Немировича славится своей неразборчивостью, как я узнаю впоследствии.
Далеко от центра, в сером двухэтажном доме помещается редакция газеты «Новости» и квартира самого редактора-издателя.
Швейцар в полинявшей ливрее и с давно небритым лицом внимательно вглядывается в меня, когда говорю о своем желании видеть Нотовича.
— Вы, должно, впервой сюда пожаловали? — обращается ко мне старый служака.
— Да, — коротко отвечаю я.
— Вот то-то и оно-то…
Швейцар из заднего кармана достает фуляровый платок, вытирает слезящиеся глаза и тихо смеется.
— Меня не обманешь. Как есть всех знаю. И зовут меня Осип, как самого хозяина. А они, хозяин-то, не любят этого и требуют называть меня Андреем… А мне что… Лишь бы не обижали… Вот видишь, лестница идет вверх — там они живут со всем семейством. Там просителев не принимают. Лучше всего скажу тебе, войди сюда, пройди коридорчиком, а там увидишь надпись — секретарь… Господин Лесман звать. Ну, ступай…
Старик открывает дверь.
Лесман, молодой человек с черной бородкой, узнав, что имею от Немировича рекомендацию к Нотовичу, просит меня сесть, а сам подносит визитную карточку Василия Ивановича к лампе и долго читает про себя.
— Ну, и почерк!.. Но все же разобрал… У вас имеется рукопись?
— Да…
Секретарь садится за стол и перелистывает мою тетрадку.
— «В царстве нищеты»… Интересное заглавие… Вы подождите немного. Придет редактор — я вас представлю.
Лесман заинтересован мною. Он помнит статью Скабичевского и в моем лице видит нового сотрудника «Новостей»'. Мне секретарь нравится. Рассказываю ему о моем сотрудничестве в ростовских газетах и о моем знакомстве с Немировичем-Данченко.
Неожиданно раздается резкий звонок. Я вздрагиваю.
— Вот и редактор, — говорит Лесман.
Он берет папку с рукописями и гранками, захватывает карточку Немировича и отправляется в редакторский кабинет, — Я доложу о вас, — бросает мне на ходу секретарь.
Насколько мил и добродушен Немирович-Данченко, настолько строг и холоден Нотович. Знаю, что он еврей, и тем не менее, когда вхожу в кабинет и попадаю в фокус его темных зрачков, мне становится не по себе. Суровое выражение бледного лица, обрамленного темно-русой бородой с рыжеватым отливом, и черные сросшиеся брови пугают меня. Даже жировая шишка над правым виском кажется мне строгой.
