Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»
Известие о том, что немцы нанесли повреждения Реймскому собору, его очень взволновало. Немцы стали для него ненавистными варварами, грозящими уничтожить всю красоту и цивилизацию. Да и Лондон, где не осталось никого из старых друзей – а молодые были слишком для него молоды, напоминая, что и сам он смертен, – тоже не мог его ничем порадовать. Когда Огюста попросили сделать скульптурный портрет папы римского, он обрадовался. Это позволит ему уехать из Лондона. Он пойдет по стопам Микеланджело. И, что важнее всего, попробует воздействовать на папу Бенедикта XV, до сих пор державшего нейтралитет; надо убедить папу, что справедливость в этой войне на стороне Франции.
Роден приехал в Рим в феврале 1915 года и, увидев папу, удивился: папа оказался очень маленького роста. Огюсту понравилась его голова, широкоскулое лицо с тонким решительным ртом и волевым подбородком. Он разложил свои инструменты и материал. Папа спросил:
– Это не займет много времени?
– В таком деле нельзя спешить, Ваше святейшество.
– Я могу себе позволить лишь несколько сеансов. Я очень занят. Вы ведь знаете, идет война.
– Да, и это тоже важный вопрос, война…
– Нет! – прервал папа. – Не будем касаться этого вопроса. Торопитесь.
– Но это портрет, не фотография.
Но папа не слушал. Он захотел сидеть на высоком постаменте.
Огюст был в растерянности. Папа сидел неподвижно, в неестественной, напряженной позе, и мысли его витали где-то далеко. Огюст знал, что не может ощупать лицо папы, как привык это делать с другими моделями. Нужно хотя бы рассмотреть его поближе; он попросил папу походить по комнате, но тот возмутился.
– Папа внизу, скульптор наверху, – резко ответил Бенедикт, – нарушение правил. Поторопитесь. У меня мало времени.
Во время второго сеанса Огюст сделал несколько вариантов головы и, возмущенный тем, что приходится лепить так быстро и небрежно, хотел уничтожить их.
Когда он начал поправлять лучший из бюстов, папа сказал:
– Не надо, он очень похож.
Огюст хотел было поспорить, но вспомнил, как важно для него сделать бюст папы.
– Вы правы, Ваше святейшество. Он вам нравится? – спросил Огюст, презирая себя за то, что интересуется мнением модели.
Папа пожал плечами, словно хотел сказать: какое это имеет значение? Самое главное, что есть сходство. Скульптор последовал его совету, и папа удовлетворенно улыбнулся.
Ободренный Огюст прервал работу, чтобы заговорить о войне. Само собой разумеется, сказал он, такой мудрый человек, как Его святейшество, знает, что немцы варвары и что Франция является колыбелью цивилизации. От папы многое зависит. Огюст не обращал внимания на попытки папы прервать его.
Огюст говорил, не замечая времени. По тому, с каким задумчивым, почти отсутствующим видом папа покинул мастерскую, он понял, что разговор произвел должное впечатление.
Третий сеанс Огюст начал с вопроса:
– Ваше святейшество, почему бы вам не осудить варварское нападение Германии на Бельгию?
Папа резко ответил:
– Лучше заканчивайте бюст. Я не смогу больше позировать.
Огюст испугался.
– Я только начал! – воскликнул он. Папа критически уставился на бюст, который одобрил в прошлый раз. Скульптор, должно быть, не в своем уме. Бюст, обладавший сходством, превратился в бесформенную глиняную массу.
– Что это такое?
– Правда, Ваше святейшество. Вы тоже скажете правду о войне?
Папа смерил его насмешливым взглядом и холодно произнес:
– Мосье Роден, вы наивный человек. Заканчивайте бюст сегодня либо пользуйтесь фотографией. – Увидев на лице скульптора выражение ужаса, он прибавил: – Если это трудно, можете скопировать мой бюст, сделанный графом Липан.
Продолжать работу не имело смысла, Огюст остановился, но папа не обиделся, а, напротив, удовлетворенный, сказал:
– Вам заплатят за материал, мосье, – и вышел, не добавив ни слова.
Огюст решил закончить бюст по памяти, в Медоне, если у него это получится.
4
Но закончить его было не так легко. Все теперь для Огюста стало трудным. Он работал одновременно над бюстом папы, над бюстом Камиллы, какой ее помнил, когда они впервые встретились, и над статуей Христа; но прошло несколько месяцев, а работы так и не были закончены. Когда его спрашивали о папе, он возмущенно отвечал:
– Ему следовало оставаться приходским священником.
Но незаконченный бюст папы был еще не самым худшим огорчением. Часто приходилось ложиться в кровать, чтобы восстанавливать иссякающие силы, бороться с усталостью, которая грозила сломить его.
Он пытался восстановить в памяти удивительные серо-голубые глаза Камиллы, ее прекрасные брови, изящную линию рта, но прошлое оставалось прошлым, а бюст не получался. К тому же мучила бессонница, терзали нестерпимые боли.
Он старался не жаловаться Розе, не хотел ее волновать. Она и сама чувствовала себя неважно. И когда она попросила у него разрешения поселить в Медоне маленького Огюста и женщину, с которой тот жил, – толстую неряху, очень, однако, преданную их сыну, – Огюст согласился.
Хотя выносить их присутствие было трудно, но, может быть, они в какой-то степени облегчат заботы Розы. Война зашла в тупик, найти прислугу было невозможно, на кого же еще положиться, как не на родных.
Когда Роза сказала маленькому Огюсту, что мэтр, возможно, женится на ней и он станет законным сыном, тот обрадовался. Огюст обещал сыну поселить его у себя, кормить и давать двести франков в месяц, но по возможности избегал с ним встреч. И все же, когда сын переехал к ним, он почувствовал себя лучше – Роза теперь будет не одна, ей не придется так много работать. Огюст вернулся к бюсту Камиллы. Работа двигалась плохо, но он знал, что она необходима.
В Париже он отыскал огромный средневековый дубовый крест и купил его за несколько сот франков. Роза была удивлена, увидев эту покупку, – Огюст никогда не был религиозным, да и где его поставить?
– В спальне, – ответил Огюст.
– Но он туда не войдет, – воспротивилась Роза.
– Знаю, высота его восемнадцать футов, а высота спальни двенадцать футов, но я все устрою. Вот увидишь.
Вскоре под наблюдением Огюста работали несколько стариков литейщиков, соседи и сын. Роза предупреждала Огюста, что ему нельзя напрягаться, но он с энтузиазмом взялся за дело вместе с другими, желая во что бы то ни стало установить дубовый крест в спальне. Стоило огромных усилий доставить это массивное средневековое произведение в Медон, но еще больше труда стоило поднять его по лестнице. Все отговаривали Огюста, но он настоял на своем. Огромный крест наконец втащили в спальню. Огюст не разрешил подрезать концы, он кричал, что это нарушит пропорции. С молодым пылом помогал он внести в спальню этот шедевр средневекового искусства. И гордился, что его руки не потеряли силы.
