Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Так как о лучших условиях жизни я на первое время и мечтать не мог, то я взял свой чемодан и отправился с Цукасовым к Шинкманам, которые, кстати, жили в каких-нибудь нескольких стах шагах от отеля «Модерн».
Встретила меня семья доктора Шинкмана очень радушно, и я сразу почувствовал, что попал к своим людям. У нас оказалось много знакомых и друзей, к тому же сам доктор Шинкман имел весьма почетное и глубоко трагическое политическое прошлое, и это обстоятельство, конечно, много содействовало нашему быстрому сближению. Это был тот самый доктор Шинкман, который вместе с А.К. Кузнецовым и Окунцовым был приговорен во время октябрьской революции 1905 года к смертной казни стяжавшим себе известность своими свирепыми расправами начальником карательной экспедиции генералом Ренненкампфом. Спасся Шинкман от смерти почти что чудом.
Это была одна страшных драм, которых сотни разыгрывались в Сибири, когда генерал Ренненкампф и Меллер-Закомельский творили там свое кровавое дело «удушения» революции.
Если память мне не изменяет, Окунцов и Шинкман издавали в октябрьские дни 1905 года в г. Верхнеудинске газету, которая, конечно, велась в революционном духе, как и вся прогрессивная печать в этот период небывалого общественного подъема. По-видимому, и Кузнецов стоял близко к этой газете. И вот, когда генерал Ренненкампф прибыл в Верхнеудинск, он в первую очередь решил расправиться с тремя названными «революционерами», и военно-полевой суд их с молниеносной быстротой приговорил к смертной казни. Приговор должен был быть приведен в исполнение в течение 24 часов. Но в Верхнеудинске нашлись мужественные люди, которым удалось телеграфно сообщить об ожидаемой казни петербургскому союзу писателей. Помню хорошо, какое потрясающее впечатление это известие произвело в петербургских писательских кругах, и не только писательских. О Шинкмане и Окунцове мы мало что знали, но нечаевец А.К. Кузнецов был хорошо известен в Сибири и далеко за ее пределами как крупный научный и общественный деятель, как создатель образцового музея в Чите, как председатель местного отдела Географического общества и вообще чрезвычайно выдающаяся культурная сила. И союз писателей с беспримерной энергией выполнил свой долг. Были пущены в ход все связи, и чуть ли не глубокой ночью удалось довести до сведения всемогущего тогда Витте о готовящейся казни трех человек за их писательскую деятельность в тот самый момент, когда в России после Манифеста 17 октября 1905 года существовала неограниченная свобода печати. И Витте немедленно распорядился приостановить приведение смертного приговора в исполнение. Но самый приговор мог быть отменен только Высочайшей властью. Витте обещал делегатам от союза писателей добиться во что бы то ни стало смягчения участи осужденных, и особое Высочайшее повеление об отмене этого смертного приговора действительно состоялось, но лишь через несколько дней. Легко себе представить, с каким глубоким волнением мы, петербуржцы, ждали этого повеления. Тем временем Шинкман, Кузнецов и Окунцов томились в особом вагоне для смертников и ждали рокового момента казни, не понимая, почему каратели не приводят приговор в исполнение, ибо от них скрыли, что по распоряжению из Петербурга казнь приостановлена. Дни шли, страшные дни. Что они пережили в этот промежуток времени, невозможно передать. Когда Шинкман мне рассказал об их переживаниях в вагоне смертников, я глубже, чем когда-либо, сознавал и чувствовал, сколько варварства кроется в самом «институте» смертной казни, этом хладнокровном в силу закона лишении человека жизни.
Когда этой пытке ожиданием неминуемой казни пришел конец, и трем жертвам карателей объявили, что смертный приговор заменен им каторгой, они, по словам Шинкмана, сначала не поверили этому известию, и прошло немало часов, прежде чем они свыклись с мыслью, что их жизнь не кончена и что они могут еще увидеть лучшие дни.
Смертная казнь была им заменена срочной каторгой. Отбывал Шинкман эту каторгу в Акатуйской тюрьме Забайкальской области, и от него я узнал также все подробности легендарного побега Гершуни в баке с капустой, побега, в устройстве которого и Шинкман и его жена принимали живейшее участие.
После всего рассказанного станет понятным наше быстрое сближение и установившаяся между нами в скором времени тесная дружба.
Энергичный, живой, с острым, даже юмористической складки умом, но в то же время весьма обходительный с людьми, Шинкман пользовался в своем окружении всеобщими симпатиями. Он состоял на службе в Харбинском городском самоуправлении в качестве врача, имел он также довольно приличную частную практику. Поэтому он по целым дням бывал чрезвычайно занят. Отдыхал он только по вечерам, но не дома у себя, а в Харбинском общественном собрании, где усиленно бился пульс местной жизни во всех ее проявлениях, как положительных, так и отрицательных. Там, в этом просторном и довольно комфортабельном помещении, имелась хорошая библиотека, где можно было спокойно почитать книгу, найти свежие газеты, как местные, так и иногородние. Там ставились спектакли, давались концерты, читались доклады, устраивались литературные суды и дискуссии на разные темы. Там же степенные люди могли проводить свои вечера за карточным столом, играя «по маленькой» в винт, преферанс или бридж. И там же, в особой «карточной комнате», шла азартная игра такого масштаба, что некоторые игроки в один вечер выигрывали или проигрывали миллион, а то и больше рублей. Не удивительно, что Харбинское общественное собрание являлось своего рода центром, куда тянулись люди самых различных настроений, вкусов и требований. Все эти сведения я почерпнул в первые же дни пребывания в Харбине от доктора Шинкмана, который благодаря своему общительному характеру и своей профессии знал «полгорода» и был в курсе всех мало-мальски заслуживающих внимание событий харбинской жизни.
Когда я заинтересовался составом харбинской адвокатуры и ролью, которую она играет в местном обществе, Шинкман сообщил мне и на этот счет подробные сведения. Узнал я от него, что адвокатов-старожилов, то есть поселившихся в Харбине еще до революции 1917 года и даже до начала мировой войны, было всего три-четыре человека, остальные же прибыли туда, спасаясь от большевиков. Среди них были и иркутские адвокаты, и благовещенские, и читинские, и из целого ряда других городов, главным образом сибирских. Адвокаты-старожилы успели занять очень прочное положение, имели большую практику и хорошо зарабатывали. Но и позже прибывшие их коллеги не сидели без работы. Клиентов хватало на всех ввиду того экономического подъема, который переживал в этот период Харбин. Из благовещенских адвокатов, бежавших в Маньчжурию после захвата большевиками власти в Амурской области, присяжный поверенный В.Я. Ротт даже успел себе завоевать репутацию лучшего уголовного защитника в Харбине, и ни один почти крупный уголовный процесс не обходился без его участия. Благодаря доктору Шинкману я познакомился с Роттом через несколько дней после моего приезда в Харбин, и должен сказать, что он произвел на меня сразу очень хорошее впечатление. Обладая незаурядным умом и всесторонне образованный весьма талантливый адвокат и человек большого такта, он, однако, менее всего походил на профессионального уголовного защитника. Он был необыкновенно прост, не мнил себя знаменитостью, не ораторствовал при каждом удобном случае и не смотрел сверху вниз на своих менее одаренных коллег. Но на суде, где от успеха его защиты зависела судьба обвиняемых, все положительные качества Ротта выявлялись с необыкновенной яркостью, и его защитительные речи, согретые пафосом искания «правды», которая должна царить в судах, находили живой отклик в сердцах судей. В этом я имел случай убедиться недели через две после моего приезда в Харбин. Как это произошло, я расскажу в следующей главе.
