Борис Минаев - Ельцин
Ельцин прекрасно понимает, что происходит в Чечне. Но понимает и другое: эскалация военного конфликта сейчас, в ноябре 1991 года, через три месяца после августовского путча, абсолютно невозможна. Конфигурация власти еще до конца не определена, опасность продолжения неконтролируемых событий висит в воздухе, попытка подавить мятеж вооруженным путем в республиках России грозит новым мятежом в самой Москве. Цепная реакция гражданской войны. Ее нужно прекратить, Ельцин не готов решать конфликты с применением силы.
Председатель Верховного Совета РФ Хасбулатов направляется в Грозный, чтобы создать новый орган власти — Высший временный совет, который бы возглавил еще один «видный чеченец», Леча Магомадов, председатель российского госкомитета по ценам. Но, увы, «на путях политических решений» уже стоял мощный заслон: генерал Джохар Дудаев.
Почему, кстати, чеченцы выбрали именно его в свои руководители? Ведь, как и другие «видные чеченцы», авиационный генерал Дудаев никогда не жил в самой Чечне, вернулся туда только в 1991 году, женат на русской, вся его карьера проходила в военных гарнизонах, которыми он командовал на Украине, в Сибири, в Прибалтике. Между тем среди «видных чеченцев» был не только Хасбулатов, второй по статусу человек в новой России, но и еще, как мы видели, два министра, несколько заместителей министров, академики, предприниматели, руководители крупнейших производств. Так почему же именно Дудаев?
Считается, что Чечня очень гордилась своим единственным генералом Советской армии. Ликовала, когда Дудаев получил это звание. Ведь среди осетин, например, издавна были генералы, большие советские военачальники, а среди чеченцев — нет. Вот и гордились Дудаевым, вот и пригласили его в Грозный как главного претендента на лидерство. Потому что, мол, народ воинственный, превыше всего ценящий воинскую доблесть.
К этой легенде в Москве относились всегда очень уважительно.
Всем в Кремле казалось, что Дудаев стал лидером Чечни (а по сути, «приглашен на царство») совершенно логично: харизматическая личность, большие звезды на погонах, красавец-мужчина.
Именно с таким, как бы уважительным отношением главная военная газета страны «Красная звезда» послала своего корреспондента взять интервью у генерала Дудаева осенью 1991 года. Вот что поведал Дудаев военному журналисту:
«Да, мне доставались в основном трудные гарнизоны… Но я всегда выводил их в отличные. Я был лучшим командиром дивизии… Армия мне дала многое. Практически всё. Но отношение к армии у моего народа очень негативное. И прежде всего потому, что в ней портят наших юношей. Наши юноши рождаются воинами. Им, к примеру, нельзя есть сало. И не потому, что оно жирное, просто у юноши-горца особый склад организма. В армии же их заставляют его кушать, заставляют строиться, убирать чужое дерьмо…
На сегодняшний день в республике сформирована национальная гвардия численностью в шестьдесят две тысячи человек и народное ополчение — триста тысяч… Мы приступили к законодательной разработке оборонных структур и самой оборонной системы… Любое вооруженное вмешательство России в дела Чечни будет означать новую кавказскую войну. Причем войну жестокую. За последние триста лет нас научили выживать. И выживать не индивидуально, а в качестве единой нации. Да и другие кавказские народы не будут сидеть сложа руки… Да, это будет война без правил. И будьте уверены: на своей территории мы воевать не собираемся. Мы перенесем эту войну туда, откуда она будет исходить».
Напомню, что все это Дудаев говорит еще осенью 1991 года… Еще не распался Советский Союз, российское руководство предпринимает только первые, как бы на ощупь, шаги к урегулированию чеченского узла. А Дудаев выступает уже с абсолютно готовой концепцией. Ему уже все ясно.
Эта концепция, во-первых, крайнего национализма и фанатизма. И, во-вторых, объединение чеченской нации предполагается им на почве совершенно обязательной, как хлеб, необходимой для сплочения чеченцев, войны с Россией.
На мой взгляд, вовсе не генеральские погоны, а именно этот крайний национализм, эта внутренняя готовность к войне были главной причиной, по которой лидеры «чеченского конгресса» выбрали Дудаева.
Никакой союзный или республиканский министр, никакой академик на эту роль, конечно, не годились.
Постановлением съезда народных депутатов РФ от 2 ноября 1991 года выборы в Чечне признаны незаконными. Но уже в 1992 году тот же самый съезд признал упразднение Чечено-Ингушской АССР и образование двух новых республик — Чечни и Ингушетии (президентом Ингушетии избран другой советский генерал — Р. Аушев). Таким образом, республика была признана де-факто в границах 1938 года.
Между тем события в новообразованной республике принимали все более крутой оборот.
В 1992 году российские войска (бывшие гарнизоны Советской армии, которые там дислоцировались) были выведены из Чечни. По соглашению с чеченской стороной большая часть военных арсеналов оставлена на территории республики. С российской стороны соглашение подписал генерал-лейтенант И. Строгов, действовавший от имени Министерства обороны РФ. Но подписывал директивы правительства на этот счет вице-премьер, а затем и. о. премьера Егор Гайдар. Как считает сам Гайдар, это было трагической неизбежностью: в заложниках у вооруженных чеченцев оставались жители военных городков — женщины, дети, старики. А оружие было такое: пусковые установки ракетных комплексов сухопутных сил, 260 учебно-тренировочных самолетов, 42 танка, 34 БМП, 139 артиллерийских орудий, 2500 автоматов и 27 вагонов боеприпасов.
Вывод войск из Чечни и соглашение о разделе военного имущества происходят на фоне другого тяжелейшего северокавказского конфликта — между осетинами и ингушами.
Вот что Егор Гайдар напишет об этом в своей книге:
«Хорошо помню, как все это началось. Впервые за несколько месяцев решил в воскресенье выспаться, не ходить на работу. Рано утром звонок. На границе Ингушетии и Осетии масштабные беспорядки. Захвачено вооружение батальона внутренних войск. Идет бой. Министерство безопасности назревающую взрывную ситуацию блестяще прозевало. Узнаем о происшедшем как о свершившемся факте. Возникает реальная угроза получить новый Карабах с хроническими боевыми действиями, но уже на территории России.
…Первым делом направляюсь в Назрань. Еду на бронетранспортере внутренних войск. Зрелище не для слабонервных. Видны следы настоящего боя, разрушений, в Пригородном районе множество горящих домов. Нетрудно догадаться, что в первую очередь — ингушских. На границе с Ингушетией встречает Руслан Аушев. Руслан говорит, что на бронетранспортере дальше ни в коем случае ехать нельзя — подстрелят. Сажусь в его машину, он — за рулем. Центральная площадь в Назрани запружена беженцами, тысячи несчастных людей, ставших жертвами политиканов, что разыгрывали самую простую и вместе с тем самую опасную в политике карту радикального национализма. По дороге Аушев пытается выяснить мое мнение, кто стоит за всей этой страшной кровавой катавасией. К сожалению, ничем не могу ему помочь, доклады Министерства безопасности — по-прежнему свидетельство полнейшей беспомощности. Потом — переговоры с ингушскими лидерами и прибывшей в Назрань, чтобы предотвратить распространение боевых действий на территорию Чечни, делегацией чеченского правительства во главе с Яраги Мамадаевым. Тяжелый разговор с людьми на площади. По крайней мере, удается добиться одного — у ингушей исчезает убежденность, что для российских властей в этом конфликте есть заведомо правая и заведомо неправая стороны».
