Владимир Карпов - Судьба разведчика
Мучаясь над стихами и рассказами, Василий обнаружил, что он не подготовлен для литературной работы. Военное академическое образование и служба почти ничего не дают для писательства, разве только богатый жизненный материал. А гуманитарного образования, технологии, законов и приемов творчества Василию явно не хватало.
Но судьба не обошла его своим вниманием и на сей раз.
Однажды, гуляя вечером по Тверскому бульвару, Ромашкин обнаружил недалеко от площади Пушкина небольшую вывеску, на которой было написано: «Литературный институт им. А. М. Горького». За решетчатой оградой в дворовом скверике возвышался небольшой трехэтажный особняк. Как позже узнал Василий, это был дом, в котором родился Герцен.
Прогуливаясь вечерами по бульвару, Ромашкин останавливался напротив этого дома и с любопытством наблюдал за тем, что происходит во дворе. Там под деревьями собирались стайками парни и девушки, о чем-то говорили, энергично жестикулируя, смеялись, расходились и опять сбивались в группки, весело гомонили. О чем у них шли разговоры, Василию не было слышно. Однажды он решил зайти во двор и послушать, о чем эти ребята так горячо и возбужденно разговаривают. Оказалось, в институте проводились приемные экзамены, эти ребята делились наблюдениями насчет экзаменаторов и особенно о работе приемной комиссии. Как выяснил Василий, был невероятный конкурс — набирали пятьдесят человек, а желающих более четырехсот.
И ещё узнал Василий, почитав листки на доске объявлений, что есть в институте заочно-вечернее отделение. Для поступления нужно не только сдать экзамены за среднюю школу, но и представить творческие работы для комиссии, которая, ознакомясь с ними, решает, есть смысл принимать абитуриента и тратить на него деньги или дарование его того не стоит, и проживет он без диплома этого института.
Решил Василий попытать счастья, накупил учебников, освежил знания, вспомнил, собрал стихи, ещё написанные в школе и в училище, приложил несколько рассказов и вместе с заявлением сдал в приемную комиссию.
Заключение комиссии было решающим, абитуриент мог сдать все экзамены на отлично, но если комиссия не посчитает его перспективным, документы возвращались. По мере рассмотрения творческих работ комиссией на двери канцелярии появлялся листочек, вырванный из тетради. Листочек этот простым росчерком разделен пополам, и на этих половинках написаны фамилии: слева одна, две — зачисленных, а справа длинный список, кому предлагалось получить в канцелярии свои документы и творения.
Желающих поступить было много, комиссия была перегружена, поэтому листочки со списком появлялись не каждый день.
Василий был абсолютно уверен, что не пройдет по конкурсу, теперь уже сам участвуя в разговорах шумных групп в сквере, он обнаружил, что все поступающие ребята необыкновенно талантливы, они смело, со знанием тонкостей творческой работы рассуждали о книгах, сыпали именами знаменитых писателей и цитатами из их произведений. Стихи могли читать часами, свои и чужие. У поступающих были не только оригинальные, талантливые суждения, они и по внешности казались Василию будущими писателями. Вот похожий на молодого Чехова лохматый очкарик, хрупкий, вежливый, говорит о таких тонкостях прозы, что кажется, ему и учиться не надо, он уже все знает. А загорелый, окающий, худой, высокий, уже немолодой сибиряк очень похож на раннего Горького, он жизнь повидал, суждения его солидны, убедительны.
В общем, Ромашкин не надеялся на успех и, когда появлялся очередной листок с фамилиями на двери канцелярии, читал только длинный список отчисленных, а в короткий перечень двух-трех счастливчиков не заглядывал.
Наконец завершилась экзаменационная горячка. Василий, не обнаружив своей фамилии на листках, зашел в канцелярию узнать о своей судьбе.
— Не может быть, чтобы в списках не было вашей фамилии, — сказала очень занятая, задерганная секретарша. — Сейчас проверим. — Она взяла стопку тех самых листков, которые вывешивались на двери, и дала половину Ромашкину: — Читайте, — другие стала быстренько перебирать сама. Ромашкин опять искал себя в правой колонке.
Вдруг секретарша воскликнула:
— Я же говорила — не может быть! Вот, ещё неделю назад вы зачислены.
Василий, не веря глазам, смотрел на свою фамилию в левой половине листочка — там были всего трое.
Так Ромашкин стал студентом Литературного института. Для москвичей четыре дня в неделю вечером читались лекции и один день отводился на творческий семинар. Семинарами прозы, поэзии, драматургии и критики руководили известные писатели. Читая расписание занятий, Ромашкин с удовольствием обнаруживал имена тех, кого даже не мечтал увидеть: Константин Федин, Михаил Светлов, Константин Паустовский, Александр Крон…
В общем, начиналась у Ромашкина новая в его биографии полоса жизни: как когда-то в Высшей разведшколе обнаружил для себя и вступил в неведомый раньше мир тайных и опасных дел разведки, так теперь он вступал в тоже неведомый мир искусства, творческих мук и радостей, огромное особое общество одаренных людей. Ромашкин открывал и познавал новый для него, замкнутый, как и разведка, кастовый мир со своими канонами, своей иерархией вышестоящих и прозябающих, своими правилами и традициями, своими нравами и суевериями, которые свято хранились и нельзя было нарушать.
Ромашкину стало тесно в поэзии, сжимала, ограничивала необходимость соблюдения рифмы, ритма. Хотелось порассуждать свободнее, шире, и он попросил, чтобы его зачислили на отделение прозы в творческий семинар Константина Георгиевича Паустовского, проза которого не так уж далеко ушла от стихов. Паустовский, как и Александр Куприн, были для Василия два самых близких и любимых писателя. С Куприным можно было общаться в его книгах. А вот встречаться каждую неделю с Паустовским — это было действительно безмерное счастье.
Хранить вечно
Секретная работа Ромашкина тоже продолжилась. Он думал, что прежний начальник ГРУ не передал своему преемнику сведения об офицере для личных особых поручений.
Некоторое время было ощущение у Ромашкина, что его забыли, а может быть, и надобность в выполнении им каких-то особых поручении отпала, или такие задания выполняли другие офицеры, а Ромашкин как «проштрафившийся» отлучен.
Но эти предположения Василия оказались преждевременными. Однажды его опять пригласили на конспиративную квартиру. Оказывается, старый начальник ГРУ рассказал о своем личном порученце новому. На этот раз на встрече был не сам начальник ГРУ, а генерал Сурин Сергей Иванович.
