Владимир Герлах - Изменник
Почувствовался какой то новый свежий ветер, как будто открыли двери и окна душной канцелярии настежь и устроили сильный сквозняк, выдувший страшный запах тления. Это почувствовали инстинктивно русские, штабные, мастеровые, арестанты и приезжающие за продовольствием, обмундированием и боеприпасами бойцы из опорных пунктов. Как будто все оставалось по старому, но как то иначе, человечнее становились немцы, заведующие складами, какие то более общительные, вежливые писаря из штаба, не все, конечно, но все-таки! И только трое оставались прежними: капитан Рок, Меер и Перзек, по старому продолжали гнуть и притеснять русских «свиней», за ними шли многие немцы, но морщась и нехотя, по инерции, потому что приказ есть приказ!
Но единицы заколебались в нерешительности и испуге, и это увидели русские бойцы; возвращаясь на свои опорные точки, рассказывали новости: «Там приехал, товарищи, новый переводчик, Галанин, старый и справедливый немец, просил передать сюда в роту, что бы спокойно было, что будет получше и скоро!» Слушающие открывали рты, недоверчиво смеялись: «Получше! как же держи карман! врет он, сволочь, а вы его, дураки, слушаете! Раз немец — значит гад ползучий!» — «Нет! правду он говорит, и потом какой он там немец! говорит чисто по нашему и кроет тоже не хуже тебя, Сидоров! Я вам говорю и повторяю товарищи, наш он! не слухайте этого Холодова, он нас заведет туда, откуда не вылезешь! Где тута лейтенант Жуков, у меня к нему письмецо от самого Галанина…» Так разговоры о новом переводчике доходили до самых отдаленных опорных пунктов стоявших на самых гранях, где под боком начиналось партизанское царство, об его непонятных намеках, о спокойствии и о каких то совсем близких переменах…
Лейтенант Жуков был человек со слабым характером… Очевидно большую роль в его жизни сыграло то, что 12 лет он попал к уркам, в среду, где все были постарше и посмелее его, позволял собой руководить и даже рад был когда все опасные вопросы решались без него и ему оставалось только исполнять принятые решения: у уроков, потом в полиции и теперь в батальоне… Но вот теперь он стал беспокоиться о будущем, в особенности о судьбе своей Шурочки, которую любил до одурения, смутно чувствовал, что где то, когда то, в последние годы ошибся и начал сам искать выхода, в особенности, когда его перевели в первую роту на станцию Узу, где стало так тяжело жить и подчиняться немцам. Здесь несколько немцев во главе с фельдфебелем Рамом издевались над русскими солдатами, оборванными и всегда пьяными бродягами, взводным командиром которых был, он Жуков, когда то бывший помощником шефа полиции в городе К! И не с кем было посоветоваться, он был совсем один, с одной стороны наглые немцы с другой — совершенно недисциплинированные оборванцы русские! Поневоле задумаешься и начнешь искать выхода из положения, в которое он попал тогда, когда сам вешал Медведева и его секретаря, т. е. сделал ту ошибку, после которой не было для него выхода…
Но выход нашелся и нашел его Холодов, смелый и волевой человек, который умел влазить в испуганную душу. В чине унтер офицера, подтянутый и опрятный солдат и умница, все знал, все понимал и находил, не задумываясь, ответы на самые заковыристые вопросы и нашел на этот самый страшный: как спастись, пока не поздно! Ночью было, когда все спали во время дежурства на мосту через речку Узу, разговорились в бункере за пулеметом. Холодов лежал около него. Жуков пришел его проверить и вот как то разговорились. Холодов многое рассказал, уточнил и посоветовал, говорил смело, хотя и шепотом, оказывается он был в связи с партизанами, штаб которых находился в Валдайских горах, принес оттуда амнистию всем обманутым немцами. Рассуждал логически, как сам выразился, и почти убедил своего взводного. Почти, так как Жуков не дал ему окончательного ответа, без согласия своей жены, сказал что подумает и решит окончательно завтра.
Вернувшись в свой маленький домик, сказал Шурочке, что решил воспользоваться амнистией советской власти. И сам был не рад, что затеял этот разговор. Шурка сначала испугалась, а потом возмущенная, красная со сверкающими черными глазами, взяла «в работу» своего сконфуженного мужа: «Дурак ты, Степа. Набитый дурак! разве тебе будет пощада? разве они такие дураки? У Холодова другое: он солдат, никого не вешал и не расстреливал, он может рисковать! А ты? И не думай!» Но отговорила не надолго… до того дня, когда немцы, воспользовавшись отсутствием ее мужа, захотели ее изнасиловать. Давно она приводила в бешенство своим видом и манерами самцов, здоровых и сытых немцев, а особенно Рама. Пришел он к ней, как будто, в гости, во время дежурства Жукова на мосту, вместе с унтер-офицером Бирке; оба пьяные и сразу приступили к атаке, но не рассчитали своих сил, ни силы отчаяния Шурки. Вырвалась из рук насильников в разодранной юбке и прибежала на мост к своему мужу, плача и смеясь, рассказала о своих ночных гостях: «Я Раму нос разбила, а Бирке зуб выбила, — будут знать сволочи! Я не уйду от тебя, Степа! Сегодня здесь с тобой в бункере пересплю».
Так и сделали, спали тут же около пулемета и уже вдвоем слушали настойчивый шепот Холодова: «У меня все готово! все отделение в среду собирается… Идемте! берите с собой вашу Шурочку! не слушайте ее страхов. Все, что было с вами в К. - пустяки! Вы там исполняли приказания, как нижний чин, если бы не исполнили, были бы убиты немцами. Но душой вы были с нами все время, и это одно нами учитывается. К тому же с большевиками там по ту сторону фронта давно кончено! Сталин — только вывеска! везде командуют беспартийные. Да вы сами только подумайте! церкви открыты, погоны нашиты, совсем как в старое время! Нет! не бойтесь! я не подведу!..» И уговорил обоих, мужа и жену, согласились, боясь последствий с историей с Рамом. В среду! Сегодня был понедельник! Через два дня! А во вторник вернулись солдаты из Дно, привезли не совсем рваное обмундирование, продовольствие без положенного количества водки, мало махорки и совсем без вина!
Кругом обдурили штабные немцы, ругались все и приехавшие и те, кто их с нетерпении ждал. Но, если ругали немцев, то было все-таки одно исключение, где мнения разошлись. Галанина одни ругали, другие защищали… «А где Власов? пусть он гад скажет! Что с ним немцы сделали?» — «Да он, товарищи, сам не знает! но как только узнает, сейчас же нам расскажет все без утайки! Где лейтенант Жуков? я ему тут письмецо от Галанина привез! Они, слышь, знакомые давно уже!»
В своем домике, на околице колхоза Болоты, Шура обедала со своим Степой, ели щи с мясом и картошку с взводного котла и запивали самогонкой от колхозного старосты «для храбрости!» Так как, хотя Рам пока и молчал, но его распухший нос и синяк под глазом не предвещали ничего хорошего! Удивились письму, усадили Кузьмина с собой обедать, Шура разорвала конверт, сначала не могла ничего понять, потом опрокинула тарелку со щами и кинулась на шею своему мужу. «Алексей Сергеевич тебе пишет! он здесь совсем близенько, в штабе батальона, переводчиком! Родной мой! не оставил нас сирот! не могу, не могу ничего дальше читать!» В самом деле не могла, плакала и слезы мешали ей видеть знакомые характерные строчки. Насилу успокоилась и передала письмо мужу, удивилась, что-тот перестал читать вслух, только конец сообщил: «Кланяюсь вашей супруге! тебе значица, Шурочка!»
