Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Миллионы людей с территорий западнее Рейна и Рура, из густонаселенных центров Мангейма и Франкфурта можно было переместить лишь в сельские районы, главным образом в Тюрингию и долины Эльбы. В эти регионы хлынул бы поток плохо одетых, голодных горожан, не обеспеченных ни медицинской помощью, ни крышей над головой, ни продовольствием. Голод, болезни и страдания были бы неизбежны.
Гауляйтеры согласились со мной в том, что у партии не осталось возможностей для выполнения этих приказов, как вдруг, ко всеобщему удивлению, Флориан звенящим голосом зачитал вслух текст воззвания к партийным функционерам Дюссельдорфа, которое он собирался расклеить по всему городу. Флориан приказывал при приближении врага поджечь все уцелевшие здания и эвакуировать жителей, и «Пусть врагу достанется сожженный, опустевший город!»[310].
Двое других гауляйтеров снова засомневались, но все же приняли мою интерпретацию приказов фюрера: мол, рурская промышленность все еще играет огромную роль в производстве вооружения, а самое главное, мы можем поставлять оружие прямо с заводов в войска, сражающиеся за Рур. В общем, намеченные на следующий день взрывы электростанций были отложены, а приказ об уничтожении трансформирован в приказ о временном выводе из строя промышленных объектов.
Сразу же после совещания я снова заехал в штаб фельдмаршала Моделя. Модель охотно согласился вести бои как можно дальше от промышленного региона и тем самым свести разрушения к минимуму, а также не отдавать приказов об умышленном уничтожении каких-либо заводов[311]. Также он обещал в течение следующих недель поддерживать тесный контакт с Роландом и его сотрудниками.
От Моделя я узнал, что американские войска приближаются к Франкфурту, точную линию фронта определить невозможно, и штаб Кессельринга только что передислоцировали дальше на восток. Однако около трех часов ночи, когда я прибыл в прежнюю штаб-квартиру Кессельринга близ Наухайма, мне удалось переговорить с начальником штаба генералом Бестфалем, и, к моей радости, он также весьма вольно истолковал приказ об уничтожении. Так как даже начальник штаба понятия не имел, как далеко за ночь продвинулся враг, мы поехали на восток к Гейдельбергу окольным путем через Шпессарт и Оденвальд и попали в городок Лор. Наши войска уже отступили, на притихших улицах и площадях воцарилось тревожное ожидание. На одном из перекрестков обнаружился одинокий солдат с парой фаустпатронов. Он удивленно взглянул на меня.
– Кого вы здесь ждете, черт побери? – спросил я.
– Американцев.
– И что вы собираетесь делать, когда они придут?
Солдат колебался долю секунды.
– Рвану отсюда.
У меня создалось впечатление, что здесь, как и повсюду, люди считают войну законченной.
В Гейдельберге, в управлении по вооружению Баденского и Вюртембергского регионов, лежали приказы баденского гауляйтера Вагнера о разрушении водопроводных и газовых сетей в моем родном городе и всех других городах Бадена, но мы нашли простой способ воспрепятствовать исполнению этих приказов. Мы скопировали приказы, но бросили письма в почтовые ящики городка, который вот– вот должны были занять вражеские войска.
Американцы уже взяли Мангейм, находившийся всего в 20 километрах от Гейдельберга, и медленно приближались. После ночного совещания с бургомистром Гейдельберга Найнхаузом я решил оказать последнюю услугу родному городу: в письме генералу СС Хауссеру, знакомому мне по работе в Сааре, я попросил объявить Гейдельберг открытым городом и сдать его без боя. На рассвете я прощался с родителями. В последние проведенные со мной часы они проявили то же жуткое спокойствие, что и весь страдающий народ. Пока я садился в машину, родители стояли на пороге нашего дома. Отец вдруг быстро подошел к машине, в последний раз пожал мне руку и молча посмотрел мне в глаза. Мы чувствовали, что никогда больше не увидим друг друга.
Дорога на Вюрцбург была забита отступавшими без оружия и снаряжения войсками. В предрассветном полумраке из леса вдруг выскочил дикий кабан, солдаты с гиканьем бросились за ним в погоню. В Вюрцбурге я навестил гауляйтера Хельмута, и тот угостил меня плотным завтраком. Пока мы расправлялись с вкуснейшей деревенской колбасой и яйцами, гауляйтер с абсолютным безразличием заметил, что, во исполнение приказа Гитлера, распорядился взорвать Швайнфуртский шарикоподшипниковый завод. Руководители завода и партийные функционеры уже ждали инструкций в приемной. План уничтожения был тщательно разработан: предполагалось поджечь масло в закалочных ваннах, поскольку опыт воздушных налетов показал, что после такого пожара оборудование превращается в груду искореженного металла. Поначалу я никак не мог убедить Хельмута в бессмысленности подобной акции. Его интересовало лишь, когда фюрер намерен применить секретное оружие, ибо, как он узнал от Бормана и Геббельса, это может случиться в любую минуту.
Мне в который раз пришлось объяснять, что никакого «оружия возмездия» нет и в помине. Я считал Хельмута здравомыслящим человеком и снова стал умолять его не выполнять приказ Гитлера о «выжженной земле». В сложившихся обстоятельствах, убеждал я, просто безумие лишать народ шансов на выживание, уничтожая мосты и промышленные объекты. Я также упомянул, что немецкие войска сосредотачиваются восточнее Швайнфурта. Их задача – осуществить контрнаступление и вернуть наши военные заводы. Говоря это, я вовсе не лгал, ибо Верховное командование действительно планировало нанести контрудар в ближайшем будущем. Пригодился и испытанный аргумент: Гитлер не сможет продолжать войну без шарикоподшипников. Не знаю, убедил ли я Хельмута, но он точно не стремился войти в историю как человек, уничтоживший швайнфуртские заводы и тем самым укравший у Германии шанс на победу.
Когда мы покидали Вюрцбург, погода улучшилась. Теперь лишь изредка попадались небольшие воинские соединения, маршировавшие навстречу противнику пешком и без тяжелого вооружения. Это были брошенные в последние бои учебные части. Деревенские жители деловито копались в своих садах: прятали фамильное серебро и другие ценности. Повсюду нас встречали дружелюбно и любезно, только никому не нравилось, когда мы при появлении вражеских самолетов останавливались, подвергая опасности их дома.
– Герр министр, вы не могли бы проехать чуть дальше, к следующему дому? – обычно кричал кто-нибудь из окна.
Из-за миролюбия населения и полного отсутствия хорошо экипированных войск вид множества готовых к взрыву мостов поразил меня еще сильнее, чем когда я представлял это в своем берлинском кабинете.
