Михаил Барро - Маколей. Его жизнь и литературная деятельность
Глава V. «История Англии»
Связь «Опытов» с «Историей Англии». – Начало работы. Взгляд Маколея на задачу историка. – Его писательская манера. – Материалы и путешествия. – Идея истории. – Критика недоброжелателей. – Заслуга Маколея как историка. – Мнение Бокля. – Маколей опять в парламенте. – Окончательное отречение от политики. – Внешность Маколея. – Красноречие. – Новые лавры и последние дни. – Заключение.
Большинство «Опытов» Маколея всегда тесно связано с историей. Каждое лицо из тех, которым он посвящал эти «Опыты», всегда является у него на фоне своей эпохи. Маколей никогда не погружался в тонкости чисто литературной критики – даже в работах, где представлялось для этого обширное поле. Наконец, сам выбор этих работ всегда был выбором историка, и потому «Опыты» Маколея представляли как бы отдельные главы одного и того же труда. Желание связать в одно целое разбросанные по этим монографиям эпизоды английской истории не замедлило явиться у писателя. Маколей носился с этим планом еще в 1841 году и постепенно собирал материалы. Как видно из письма Джеффрея, два года спустя план уже осуществлялся: Маколей читал Джеффрею отрывок из своей истории. Как только распространилась весть об этом, к историку отовсюду стали стекаться различные неизданные материалы, а сам он перечитывал целую массу уже напечатанного: старые газеты, брошюры и памфлеты. Для него история была не описанием битв, дипломатических переговоров, перемен правительства и придворных происшествий. Он справедливо видел здесь только одну сторону, некоторый исторический угол, видимую и окончательную форму почти неуловимых социальных перемен.
«Обстоятельства, – говорит он в статье „Об истории“, – которые имеют наибольшее влияние на счастье человечества: перемена в нравах и понятиях, переход общества от бедности к богатству, от невежества – к образованности, от дикого состояния – к гуманности, – все это по большей части суть революций, которые совершаются незаметно и без всякого шума. Они редко проявляются в том, что историки обыкновенно называют важными событиями. Они не производятся посредством армий и решений сенатов. Они не утверждаются трактатами, и следов их нельзя найти в архивах. Они совершаются в каждой школе, в каждом приходе, за десятью тысячами купеческих счетных столов, у десяти тысяч очагов. Верхнее течение общества не представляет верного критерия, при помощи которого мы могли бы судить о том, какое направление принимает нижнее течение его».
Работа историка должна состоять, по мнению Маколея, в умелом выборе характерных черт и группировке материала. Ему нет надобности изображать все с одинаковой подробностью. Одно он выдвигает вперед, другое заслоняет более важным, сообразуясь не с важностью лица, а с его историческим значением. Если этого требует дело, он показывает читателю двор не чаще, чем нацию. Он рисует картину эпохи так, что читатель невольно становится современником далекого прошлого. Маколей вполне оправдал на деле этот «рецепт» истории. Когда читаешь, например, описание смерти Карла II, те именно моменты, когда приближенные заняты мыслью о христианском долге умирающего, почти забываешь, что держишь в руках историю, основанную на документах, а не роман, рассчитанный на воображение читателя. В эти моменты Маколей столько же историк, сколько беллетрист и психолог. Он признавал этот способ вполне разумным и ссылался на пример классических писателей. «Произведения классических историков, – говорил он, – могут быть названы романами, основанными на фактах. Рассказ в них во всех главных основаниях несомненно верен, но бесчисленные мелочи, усиливающие интерес, – слова, телодвижения, взгляды – явно созданы воображением автора. Метод позднейших времен иной. Писатель сообщает рассказ более точный. Сомнительно, однако, точнее ли становятся от этого сведения читателя. Лучшие портреты – едва ли не те, в которых есть легкая примесь карикатуры, и мы не уверены, что лучшие истории – не те, в которых с толком употреблена доля прикрас. Кое-что теряется в точности, зато много выигрывается в эффекте. Мелкие штрихи забываются, но важные характерные черты запечатлеваются в уме навсегда».
Чтобы придать художественный элемент своей «Истории», Маколей предпринял несколько путешествий по Англии, Шотландии и Ирландии. Чтобы усилить свои впечатления и запас местных сведений, он обходил пешком целые графства, собирал предания и легенды, подмечал обычаи и воззрения, отголоски минувшего в настоящем. В Соммерсетшире, близ места сражения под Седмуром, где Монмут был разбит Яковом II, он провел несколько недель в скромной деревенской гостинице, изучая местность, и тут же написал этот эпизод «Истории».
В 1847 году работа уже кипела, а зимой следующего года появились в печати первые два тома «Истории». Корректуру издания держал Джеффрей, большой мастер ставить знаки препинания и тонкий знаток языка. Сам Маколей посвящал отделке произведения массу времени и терпения. По словам Теккерея, «он перечитывал двадцать книг, чтобы написать одну фразу, и ездил за двести миль, чтобы восстановить описание какой-нибудь местности». Тем не менее, когда настала пора передать свое произведение на суд читателей, Маколей не чужд был робости и, по собственному выражению, «вооружался философией на случай неудачи». Его опасения не оправдались – новый труд популярного писателя был встречен с восторгом, и в течение шести месяцев потребовалось пять изданий. Во всех уголках Британии, где только можно было найти просвещенного человека, «История Англии», живая и увлекательная в описаниях, ясная и тонкая в оценке событий, производила впечатление настоящего открытия. Какой-то манчестерский энтузиаст-читатель, ознакомившись с нею, решил непременно прочесть ее рабочим и действительно исполнил свое намерение, а его слушатели послали автору адрес – за книгу, «доступную пониманию даже рабочего люда».
Основной мотив исторического труда Маколея вполне определяется введением в «Историю»: «Я предполагаю, – говорит здесь Маколей, – написать историю Англии с восшествия на престол Якова II до времени, которое запечатлено в памяти доныне живущих людей. Я изложу ошибки, которые в несколько месяцев отвратили верных джентри и духовенство от дома Стюартов. Я прослежу ход той революции, которая окончила другую борьбу между нашими государями и их парламентами и связала воедино права народа с основанием права царствующей династии. Я расскажу, как новое устройство в течение многих смутных лет было успешно защищаемо от внешних и внутренних врагов, как при этом устройстве авторитет закона и безопасность собственности оказались совместными с неведомой дотоле свободой прений и частной деятельности, как из счастливого союза порядка со свободой возникло благоденствие, вровень которому летописи дел человеческих не представляли еще ни единого примера».
