Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
— Отнюдь нет. Твой и мой интерес диктуют, наоборот, чтобы ты был долог, поскольку я уверен, что не соскучусь. Ты должен будешь не замечать, что я в доме; и если все же ты не останешься там больше, чем на час, возьми фиакр и уходи. Их стоянка на улице. Ты понимаешь, что минимальная вежливость м-м XXХ по отношению ко мне должна обязать ее не оставлять меня одного и без огня. Ты помни, что она хорошего происхождения, богата и набожна. Постарайся проявить свою дружбу не только головой к затылку, но и de faciem ad faciem, (Лицом к лицу — Д'Аламбер осмелился его поправить. Я поступил так же. Какая нужда королю говорить на латыни, не выучив ее. (Примечание автора на полях) ).
Ты, возможно, сделаешь удачный ход. Если она спросит тебя, почему ты не видишься больше с Ламбертини, ты не говори ей причины. Твоя скромность ей понравится. Постарайся, наконец, хорошенько искупить свое отвратительное преступление.
— Мне сказать ей нечего, кроме правды. Я не знал, куда входил.
— Соображение уникальное, и француженка отлично сможет счесть его достаточным.
Выйдя из Комедии, я отослал мою коляску и отвел виновного к матроне, которая встретила нас очень благородно, сказав, что она никогда не ужинает, но если бы мы ее предупредили, она бы что-нибудь для нас нашла. Выложив ей все последние новости, что были в ходу, я попросил ее позволить мне оставить с ней моего друга, поскольку должен идти встретиться с иностранцем в Отель Испании.
— Если я задержусь хотя бы на четверть часа, — сказал я Тирета, — ты меня не жди. Ты найдешь фиакры на улице. Мы увидимся завтра.
Вместо того, чтобы спуститься по лестнице, я вошел в смежную комнату через дверь из коридора. Две или три минуты спустя я увидел м-ль де ла М-р, которая, держа в руке подсвечник, сказала мне со смеющимся видом, что не могла понять, не сон ли это.
— Моя тетя, — сказала она, — велела мне не оставлять вас одного и сказать горничной, чтобы не входила, пока она не позвонит. Вы оставили «Шесть ударов» наедине с ней и она велела мне говорить тихо, потому что он не должен знать, что вы здесь. Могу я узнать, что это за странная история? Уверяю вас, мне очень любопытно.
— Вы все узнаете, мой ангел, но я замерз.
— Она велела мне также развести хороший огонь. Она стала очень щедра. Видите, вот свечи.
Мы сели у огня и я рассказал ей всю историю, которую она выслушала с большим вниманием, но не очень хорошо поняла то место, где речь пошла о том, чтобы объяснить ей сущность преступления Тирета. Я не преминул объяснить ей дело в ясных выражениях, сопроводив их также жестикуляцией, что заставило ее смеяться и краснеть одновременно. Я сказал ей, что, обустраивая ее тетушке сатисфакцию, я организовал все таким образом, чтобы наверняка самому оставаться все это время с ней наедине, и, говоря это, я в первый раз покрывал поцелуями все ее красивое лицо, что, поскольку это не сопровождалось никакими другими вольностями, она восприняла благоприятно, как неоспоримое свидетельство моей нежности.
— Две вещи, — сказала мне она, — я не понимаю. Первая — как «Шесть ударов» смог проделать с моей тетушкой это преступление, которое, как я понимаю, должно было прекрасно ощущаться атакуемой стороной, и было бы невозможно, если бы она не была согласна; это заставляет меня предположить, что моя добрая тетушка была согласна.
— Конечно, потому что она могла бы изменить позу.
— И даже без этого, поскольку, как мне кажется, от нее зависело сделать для него проникновение невозможным.
— В этом, мой ангел, вы ошибаетесь. Настоящему мужчине нужна только неизменность позиции, и он преодолеет барьер достаточно легко, Кроме того, я не предполагаю, что у вашей тети этот вход таков же, как, например, у вас.
— В этом отношении, я не поддамся и сотне Тирета. Другая вещь, которой я себе не представляю, это как она смогла поведать вам об этой обиде, которая, как она должна была понять, если у нее есть хоть капля ума, могла вас лишь рассмешить, как смешит и меня. Я не только не понимаю, на какого рода сатисфакцию она могла бы претендовать со стороны безумного грубияна, который, быть может, не придает этому событию никакого значения. Я полагаю, что он попытался бы сделать то же самое по отношению к любой персоне, сзади которой он оказался бы в этот момент умопомешательства.
— Вы рассуждаете правильно, потому что он сам мне сказал, что знал, что вошел, но по правде не знал, куда.
— Он странное животное, этот ваш друг.
— В том, что касается сатисфакции, на которую претендует ваша тетя, и которую она, возможно, рассчитывает получить, она мне ничего не говорила, но думаю, что эта сатисфакция должна будет состоять в признании в любви, которое он должен будет сделать в надлежащей форме, искупив тем самым свою вину, совершенную по недомыслию, и сделав его истинным любовником, так что он проведет эту ночь с ней, как если бы они поженились этим утром.
— Ох! В довершение всего, история становится совсем забавной. Я ничего не понимаю. Она слишком заботится о своей прекрасной душе; и еще, как вы хотите, чтобы этот молодой человек смог играть роль влюбленного, имея перед собой ее лицо? Он ведь не видел его, когда делал с ней это на Гревской площади. Видели ли вы когда-нибудь лицо, столь неприятное, как у моей тетушки? У нее лицо, покрытое пятнами, гноящиеся глаза, гнилые зубы, невыносимый запах изо рта. Она отвратительна.
— Это все пустяки, сердце мое, для такого человека, как он, который, в возрасте двадцати пяти лет, всегда готов. Это я могу быть мужчиной, только будучи взволнованным такими прелестями, как ваши, которыми мне не терпится обладать полностью и законным образом.
— Вы найдете во мне самую влюбленную из женщин и я уверена, что настолько завладею вашим сердцем, что ничто не сможет от меня его вырвать, до самой моей смерти.
Прошел уже час, беседа ее тетушки с Тирета все еще продолжалась, и я понял, что дело пошло всерьез.
— Поедим чего-нибудь, — сказал я ей.
— Я могу дать вам лишь хлеба, сыра и ветчины, и вина, которое нравится моей тете.
— Несите все, потому что мой желудок приходит в упадок.
Едва я это сказал, она ставит два куверта на маленький столик и приносит все, что есть. Сыр был из Рокфора, а ветчина превосходна. Всего хватило бы на десять персон, но мы все съели с неутолимым аппетитом и опустошили две бутылки вина. Удовольствие блестело в прекрасных глазах очаровательной девы, и за этим простым столом мы провели не менее часа.
— Вам не интересно знать, — спросил я, — что ваша тетя делает наедине с «Шестью ударами» в течение двух с половиной часов?
— Может, они играют? Но впрочем, есть дыра. Я вижу только две свечи, у которых остались лишь кончики фитилей длиной с дюйм.
