Иван Рахилло - Московские встречи
Неуютна и ветрена была та ранняя весна, с сухими пыльными позёмками, гнилыми сквозняками и леденящим, осиротелым свистом трамвайных проводов. Даже в неярком полусвете качающихся фонарей был заметен на щеках Дмитрия Андреевича воспаленный, рдяный румянец, он как-то красил его, молодил. Фурманов шёл по бульвару, стройный, подтянутый, в своей неизменной командирской шинели, в серой папахе, полный возбуждения, похожий на свои портреты, где он снят вместе с Чапаевым…
Алексей Силыч
Ранней весной 1927 года мы с Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем выехали на охоту по старой Можайской дороге в сторону древнего русского городка Старая Руза.
Охота была неудачной. Целый день с неба точился мелкий, промозглый дождишко. Усталые, озябшие и промокшие до костей, мы ко всему ещё и заблудились. В серых дождливых сумерках неожиданно набрели на кладбище французских солдат, похороненных здесь ещё во времена отступления наполеоновской армии. Перебравшись через глинистый овраг, мы попали в непролазное болото и, проплутав до темноты в мокром и неприветливом лесу, увидели наконец сквозь заросли кустов одинокий огонек. Деревянный многооконный дом с надстроенной четырехугольной башенкой стоял на невысоком холме среди сосен. По склону к речке спускалась аллея многолетних лип, а у самой веранды кругло темнела заросшая бурьяном и размытая дождями рыхлая клумба. По всем приметам — по заброшенному саду, ветхим службам и сараям, поставленным в стороне, небольшому искусственному озерку, затянутому зелёной тиной, — нетрудно было определить, что здесь некогда располагалась барская усадьба. В доме светилось лишь одно окошко. В это окошко мы и постучались.
Нас встретили две гостеприимные старушки, единственные обитательницы пустого дома со скрипучими половицами и зимней застеклённой верандой, до потолка заваленной старыми редкими книгами в кожаных переплетах, журналами, газетами и рукописями. Хозяйки радушно предоставили в наше распоряжение отдельную комнату с кроватью, диваном и старинным письменным столом. Алексей Силыч, человек бывалый и расторопный, несмотря на усталость и немолодой возраст, быстро, по-морскому, растопил печку, и мы, развесив сушить свои куртки и сапоги, уселись у огня покурить.
Через полчаса нас пригласили к ужину. Мы узнали, что одна из хозяек этого забытого небогатого поместья — вдова известного прогрессивного редактора Лаврова, издававшего в старое время толстый литературно-общественный журнал, близко знавшего Чехова и Бунина.
Вторая старушка была её сестрой.
— Как же вы тут живёте, в лесу, среди болот, одни? — изумленно ахал Алексей Силыч.
— Так вот и живём, — со вздохом разводила хозяйка своими натруженными руками. — Да, откровенно говоря, я бы давно отказалась и от дома и от сада, если бы кто выхлопотал нам пенсию. Живем тут, как в берлоге, никакого общения с людьми…
В тот вечер и возникла у нас мысль о приобретении этого дома для писателей. «Тут, вдалеке от городами работать будет хорошо, и охота рядом. Попробуем!»
Действительно, при содействии Литературного фонда старушкам вскоре была выхлопотана пожизненная пенсия. Деревянный особняк отремонтировали, подкрасили и в бывшем поместье открыли дом отдыха. Однако мало кто из писателей хотел ехать в эту болотную глушь, с комарами и керосиновым освещением. Комнаты пустовали, и правление Литфонда решило от дома отказаться.
Вот тогда-то небольшое содружество писателей-энтузиастов и образовало творческую коммуну, взяв дом на собственное содержание. В коммуну вошло тринадцать писателей. Вся обслуга дома состояла из кучера и поварихи. Остальную работу выполняли мы сами. Жизнь в доме пошла на лад. Так родился первый писательский Дом творчества «Малеевка».
История возникновения «Малеевки» и создания творческой коммуны писателей представляет несомненный интерес. Лишь за первый год её существования там было завершено свыше семидесяти произведений и среди них такие, как «Цусима» Новикова-Прибоя, «Люди из захолустья» Малышкина, «Океан» Низового, «Лес» Демидова, «Внук Тальони» Ширяева, «Подпасок» Замойского, «Солнечный клад» Перегудова и многие другие.
Помимо постоянных обитателей Малеевского дома творчества, там живали А. Н. Толстой, А. С. Серафимович, С. Н. Сергеев-Ценский, В. В. Вересаев.
Река от нашего дома в полуверсте. Июльская жара. Новиков-Прибой, без рубашки, с удочкой в руках, шагает впереди. Нельзя не залюбоваться его широкими, могучими плечами. Возле мостика нам встречается простая деревенская женщина с ясными голубыми глазами и добрым выражением лица. Алексей Силыч вдруг останавливается и провожает её долгим, взволнованным взглядом.
— Просто невероятно, — говорит он, — как она похожа на мою мать!
И, шагая по берегу, он уже весь отдаётся разбуженным воспоминаниям о своей матери и далёкой юности, когда простым пареньком рос в селе Матвеевском.
— Из дремучих лесов и непроходимых болот северной Тамбовщины, где водились медведи, меня призвали на флот. Суровая жизнь сразу взяла меня в работу. Я был жадным до знаний. Курсы баталеров, куда я был направлен, сложная техника кораблей, воскресная школа, нелегальная литература, которой нас снабжали студенты, — всё это обогащало знаниями.
Алексей Силыч останавливается и закуривает.
— Спустя два года я получил отпуск и поехал на побывку к себе на родину. Мой приезд был в семье настоящим праздником. Матросскую форму в наших краях видели впервые. Издалека приходили люди полюбоваться на меня. Широкие брюки клёш, фланелевая рубаха с синим воротником форменки, бескозырка с атласной лентой, а по ней золотыми буквами название корабля, на плечах серебряные контрики, бог ты мой, куда там! Все девки на селе глаз с меня не сводили…
А мать от радости и счастья будто моложе стала. Достала из сундука своё заветное платье, в котором только по большим праздникам в церковь ходила. Угощала меня вареньями и соленьями, наливками домашними. Но удивила она меня тем, что стала обращаться ко мне на «вы». Дело в том, что она родилась и выросла в Польше и поэтому считала себя как бы более образованной и понимающей настоящее обращение.
Я возражал, чувствуя себя очень неловко, но она гордилась мной.
Вероятно, она считала, что я занимаю пост никак не меньше адмирала.
— Ах, Алёша, ничего не говорите! Вы ничего не понимаете. А вы теперь вон какой важный и интересный стали! Ни в одной семье такого жениха нет…
Глаза у моей матери светло-голубые, точь-в-точь, как у этой встреченной нами женщины…
Несмотря на свою широкую известность, Новиков-Прибой ничуть не изменился ни в своём отношении к друзьям, ни в характере, ни даже в своём внешнем облике. И на улице в нём трудно признать человека тонкой писательской профессии.
