Михаил Колесников - Сухэ-Батор
Недолго был Сухэ командиром взвода. Однажды его вызвали в штаб. Узкое костлявое лицо командира полка было торжественно сурово, но глаза весело поблескивали. Здесь уже находились еще несколько дарг.
— Все вы направляетесь на курсы пулеметчиков! — сказал командир полка. — Будете пулеметчиками. Русский офицер обучать станет. А тебя, Сухэ, пока назначаю старшим команды.
Курсы пулеметчиков!.. Сердце Сухэ забилось сильнее. Он будет изучать пулемет, стрелять из него. О пулемете слыхал уже не раз. Это была удивительная машина: она могла выпускать без перерыва сотни пуль. Намечалась большая перемена в жизни, в нее входило что-то небывалое, интересное.
Курсы организовали недавно. Порядки здесь были совсем другие, чем в эскадроне. Прежде всего Сухэ и его товарищей переодели в военное обмундирование — в гимнастерки и шаровары, выдали сапоги.
Занятия проводились в просторном, светлом классе. Здесь посредине стоял длинный черный стол. У окна — столик поменьше, за ним сидел руководитель. Курсанты размещались за длинным столом. Затаив дыхание они ждали прихода инструктора — русского подпоручика. Переводчик и один из курсантов вкатили в класс пулемет.
— Его зовут «максим»! — сказал переводчик, похлопывая пулемет по кожуху. Переводчик был из бурятов, веселый остроглазый парень.
— Когда зайдет русский дарга, все должны встать, — предупредил он. — Сургагчи любит порядок.
Наконец в дверях показался русский офицер; его сопровождали группа дарг и даже сам командир полка. По команде переводчика курсанты поднялись. Переводчик доложил, русский офицер небрежно махнул рукой. Все сели.
Подпоручик был тонкий, длинноногий, в перчатках. Он не снимал эти перчатки, даже когда подкручивал белокурый ус. Сидел он, небрежно развалившись, закинув ногу на колено, курил ароматные папиросы. Его совсем недавно прислали из Иркутска. Подпоручик был молод, не лишен романтики, начитался Пржевальского и Козлова и еще в Иркутске решил, что свое пребывание в Монголии использует на благо науки. Лавры русских исследователей, выходцев из военной среды, не давали ему покоя.
Сейчас он с любопытством оглядел своих курсантов и сказал переводчику:
— Передайте им, что мы будем изучать пулемет, гранату и другое оружие. Требую строжайшей дисциплины.
После этого предисловия он сразу же перешел к предмету. Говорил коротко, не вдаваясь в подробности, недовольно морщился, когда переводчик слишком долго объяснял. Сухэ не терпелось потрогать пулемет. И когда подпоручик разрешил всем подойти к пулемету, Сухэ первым сорвался с места и кинулся к машине, едва не сбив с ног инструктора. Но тот, казалось, не заметил этого. Наоборот, улыбнулся Сухэ и сказал:
— Держи!
Взял ленту, набитую патронами, и перекинул через плечо Сухэ. Подпоручик считал, что обучать нужно показом, а потому к помощи переводчика прибегал редко. Он сам произвел неполную разборку пулемета и, как фокусник, поднимая каждую часть над головой, вертел ее в руках и затем ловким движением вставлял на место. Это были всего лишь ознакомительные занятия: подпоручик стремился выяснить степень сообразительности своих учеников. В первый же день он отметил Сухэ. Этот молодой красивый монгол с сильно развитыми мускулами, собранный, энергичный сразу же произвел впечатление на инструктора. Сам того не замечая, он каждый раз обращался именно к Сухэ, словно ища его поддержки. Подпоручик хоть и напускал на себя небрежно-равнодушный вид, все же волновался в этот первый день. Он сразу отметил, что монголы уж не такие дикари — номады, какими они представлялись раньше. Они его понимали. И не только понимали, но проявляли живое любопытство и, по сути, ничем не отличались от. русских младших офицеров, с которыми подпоручику приходилось иметь дело до этого.
Через неделю подпоручик уже перестал считать себя этаким культуртрегером, призванным обучать дикарей. Среди курсантов тупиц и лентяев не оказалось. Особенно отличался этот Сухэ. Он прямо-таки угадывал мысли подпоручика. Сухэ иногда задавал такие вопросы, что инструктор становился в тупик. Его интересовало все: и кто изобрел пулемет, и почему он называется «максим», и как его лучше приспособить к монгольскому седлу. Все свободное время Сухэ проводил у пулемета — и никто не побуждал его к этому. Сухэ раньше всех освоил гранату и бросал ее дальше всех. Нигде так не ценится сила и ловкость, как на военной службе.
У Сухэ все были друзьями, со всеми он был ровен, никого не выделял, никого не обижал, а если подшучивал, то не зло.
Подпоручик не раз ловил себя на мысли, что испытывает невольное уважение к этому монголу. На Сухэ нельзя было накричать, нельзя было относиться к нему покровительственно. К нему можно было относиться только как к равному.
Первое время, чтобы понять характер Сухэ, подпоручик старался к нему придираться, вывести из равновесия, задавал нелепые вопросы, не относящиеся к занятиям. Но Сухэ был невозмутим. Спокойно отвечал, с улыбкой выслушивал обидные шутки, — его темные глаза были непроницаемы. И в то же время за этой нарочитой покорностью угадывались свободолюбивый дух, выдержка, дисциплина. Этого молодого монгола невозможно было унизить. Подпоручику нравилось лицо Сухэ. Приветливое дружелюбное лицо, но непокорное. Иногда на губах едва приметная снисходительная усмешка. Когда на него кричат, он не теряет самообладания, не суетится, не стремится угодить. Отвечает спокойно, вразумительно, не горячится. При нем нельзя ни с кем из курсантов обращаться грубо. Даже с командиром полка он разговаривает как с равным и даже с некоторым чувством собственного превосходства, и это воспринимается как само собой разумеющееся. Неизвестно почему, но Сухэ напоминал не лишенному романтики подпоручику дремлющего барса. Несомненно, он был намного развитее своих товарищей. Однажды подпоручик застал его за чтением какой-то монгольской книги. Книжка была потрепанная, засаленная.
— Что это такое? — спросил подпоручик.
— Сказки, — коротко ответил С'ухэ.
— Расскажите!
Сухэ удивленно вскинул глаза, помолчал и сказал:
— Здесь много сказок. Не знаю, какая лучше. Вот «Улигер о кошке, мышке и собачке».
— Хорошо. Давайте о собачке.
Подпоручику показалось, что в глазах монгола мелькнула лукавая усмешка. Сухэ начал юрол. Когда он закончил, инструктор сказал переводчику:
— Говорите.
Переводчик замялся. Юрол в резких словах разоблачал жадность и тупость лам и князей, взяточничество чиновников, делались намеки, что дармоедов стало больше, чем трудовых людей. Когда юрол все же был переведен, подпоручик улыбнулся:
