Надежда Кожевникова - Незавещанное наследство. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие
Уж они-то имели возможность комфортабельно, в роскоши отдыхать, относясь к контингенту, обслуживаемому так называемым Четвертым управлением, услугами которого нынче пользуются депутаты Думы. Между тем предпочитали волошинский Коктебель, без всяких удобств, с единственной на всех уборной, и банькой, как говорилось, на деревне. И ученых с мировыми именами, академиков Семенова, Халатникова, Гольданского тоже тянуло сюда, а не к пальмам, к мрамору, крахмальным скатертям, в номера-люкс кремлевских резерваций для элиты. Торжественная пошлость неистребима, поэтому редкие, исчезающие под напором массовой неразборчивости, дурного вкуса образчики первозданности, такие как Коктебель, заслуживали и заслуживают особо бережного отношения. Удивительно, но и при советской власти, традиции, дух Коктебеля, несмотря ни что, сохранялись.
Сначала приезжающие селились лишь в Доме Волошина, на первом этаже (второй был оставлен в распоряжение его вдовы, Марьи Степановны, седой как лунь, коротко стриженой, сморщенной, но боевитой) или на даче Вересаева, с Домом соседствующей, и тоже ставшей собственностью Литфонда. Потом на литфондовской же территории начали строить коттеджи, общего стиля не нарушающие, в один-два этажа, скромные, без излишеств. И в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы срабатывало все же чутье, не дозволяющее посягать на подлинный, утвержденный Волошиным-первооткрывателем коктебельский облик. А главное, на атмосферу, вольную, естественную, чуждую какой-либо показухи.
Иерархия в постах, чинах, должностях, отлаженная в советской империи виртуозно, в Коктебеле если не стиралась вовсе, то тормозилась, меркла. Писательские вожди, секретари СП, главные редактора журналов, претендовать могли ну разве что на второй, а не первый этаж в одинаковых, в принципе, коттеджах, на стол на веранде с видом на море, а не в душной столовой. Но Тася, официантка, синюю курицу с недоваренным рисом швыряла с подноса им, как и всем. Запах хлорки, из не единственного, как было, сортира, проникал в ноздри и властителям писательских судеб, и авторам отвергаемых, подозрительных рукописей, а уж море, дивное коктебельское море, являлось неоспоримым всеобщим благом, достоянием. Знатоки, правда, предпочитали купаться в бухтах: Сердоликовой, Мертвой, Лягушачьей – не важно, что до Мертвой топать приходилось часа полтора. Другие энтузиасты вскарабкивались на Карадаг, случалось, срывались, разбивались, но охочих к риску ничто не удерживало.
И еще коктебельская страсть: коллекционирование полудрагоценных камней, агатов, сердоликов, халцедонов, выносимых волнами на берег. Главной, впрочем, удачей считалось найти гальку с дыркой под названием куриный бог. В дырку продевалась нитка, и украшения такие болтались на шеях у всех практически коктебельских обитателей. Камешки же тщательно смазывались вазелином, что придавало им немеркнувший, парадный блеск.
Соблазнялись камешками поголовно, но в повальном таком увлечении выделялись фанатики, маньяки. Лишь солнце всходило, а вдоль кромки моря уже ползла глухая с молодости, а с возрастом к тому же и подслеповатая, могучая старуха Мариэтта Шагинян: у нее, говорили, фантастическая коллекция, почти как у ленинградского профессора Десницкого. А когда-то вот здесь же найденный Сергеем Эфроном сердолик решил судьбу Марины Цветаевой. Коктебель жил, дышал подобными былями, легендами. А центром всего являлся волошинский Дом, похожий, задуманный как корабль. Террасы на втором этаже так и назывались – палубами.
Волошин как поэт, уступал, конечно, и Цветаевой, и Мандельштаму, у него гостивших. Прославился, остался в истории отечественной литературы прежде всего как Хозяин вот этого причудливого Дома, построенного, кстати, на скудные, сэкономленные средства в основном его матери, Елены Оттобальдовны, тоже легендарной Пра. С неказистым фасадом, скромным, самодельным убранством комнат, Дом Волошина полностью гармонировал с природой, пейзажем степного, полынного Крыма – Киммерией, Волошиным же воспетой.
Мечтатель, выдумщик, он захотел и сумел воссоздать образ древней, исчезнувшей во тьме веков, аскетической, пастушьей, свирельной Греции, и Коктебель оказался идеальной декорацией для придумываемых Максимилианом Александровичем обрядов, мистерий, при участии гостей – культурной элиты тогдашнего, в начала двадцатого века, откристаллизовавшегося и ослепляющего дарованиями общества.
По сравнению с ними мы, рожденные, воспитанные при советской власти, гляделись уныло, убого, но все же силились, как могли, преемственность их традиций сберечь, продлить. На могилу Волошина вместо цветов приносили те самые полудрагоценные камешки – да, он для нескольких поколений, можно сказать, стал культовой фигурой, хотя его лучшие стихи, трагические, о России, ее беде, оставались под запретом.
Казалось, что если, как выразилась моя подруга Лариса, наш Коктебель и после всех передряг, войн, революций все-таки уцелел, то теперь уже навсегда. Но, как выяснилось, мы заблуждались: навсегда не бывает никогда. В России тем более.
С развалом "могучего, нерушимого", затрещал и Союз советских писателей, а вместе с ним обширное литфондовское хозяйство. По той же схеме, как по всей стране, шла приватизация государственной собственности, заводов, приисков, отраслей промышленности, распродавалось, расхищалось и писательское достояние, собранное, отстроенное, обихоженное на их членские взносы, вычеты (и немалые) из гонораров. И вот все было пущено на распыл, при активном участии самых хватких, шустрых членов Союза писателей, мгновенно сориентировавшихся, что ничейное можно и нужно прибрать к рукам. Имущественная дележка разрослась в грандиозную склоку, причем позиции, воззрения, демократически-либеральные или, напротив, консервативные, кондовые, на задний план отошли. Объединение в группировки получило иную основу, хищническую: кто смел, тот и съел.
Усердствовали и не писатели: завгары, завбазами, директора строительных контор, домов творчества. Как Лариса сообщила, в Коктебеле стык-в-стык с коттеджами писателей отгрохали роскошный отель с бассейнами, саунами, бешено дорогими номерами: тамошний директор расщедрился кусище отломить от литфондовской территории: гуляйте, нувориши! А если виллы кто захочет возводить, опять же, пожалуйста, никаких ограничений, в любом месте, любую архитектуру, пусть даже с отсутствием намека на таковую. Коктебель нынче новорусский, соответствующий их понятиям, представлениям, вкусам. На мраморных скамейках у Дома Волошина вмонтированы таблички с именами благодетелей-толстосумов. На их средства собираются реставрировать и сам Дом. А зачем? По модели, отработанной московским мэром Лужковым, Дом проще, выгоднее снести и возвести заново хоромы, инкрустированные золотом, перламутром, как покои кремлевские, обновленные по плану, размаху Пал Палыча Бородина, которому, как известно, Ватикан узрился бедненьким.
