Вернер Альбринг - Городомля. Немецкие исследователи ракет в России
Но сначала нас пригласили на вокзал в большой зал ожидания. На длинных столах было сервировано много хорошей еды. Стены зала были украшены монументальными фресками, сюжеты их касались промышленного и сельскохозяйственного труда и были посвящены выполнению планов пятилетки. После обеда, в первый раз после войны нам дали настоящий кофе с сахаром. Переселение из одного поезда в другой прошло на удивление быстро благодаря усердным советским солдатам. Гертруд расстроилась, что все наши цветы в горшках, в том числе великолепный фикус, замерзли в товарном вагоне. Немецкие военнопленные махали и кричали нам из поезда на соседнем пути. Им хотелось знать, имеют ли хождение в Германии старые деньги, и они очень радовались, узнав, что все сохранилось. Но нам сразу же было запрещено разговаривать с военнопленными.
Спустя некоторое время после отправления нашего поезда мы заметили кое-что неприятное. Старые вагоны служили прежде для перевозки воинских частей, и из-за неожиданно быстро организованной акции перебазирования не оказалось времени для их дезинфекции. Так мы познакомились с распухающими укусами клопов, выучили также их русское название «клоп», и наконец научились бороться с этими насекомыми и их укусами. Дочка очень удивленно смотрела, как русская проводница в черной униформе зажженной свечой прожигала все щели в деревянном купе.
Поезд двигался быстрее, чем в Польше. Местность была малонаселенной. За окнами изредка мелькали черно-коричневые деревянные дома. Улицы были не асфальтированы. На территории Белоруссии виднелось много следов войны — здесь проходили ожесточенные сражения за каждую железнодорожную линию. К осени 1946 года большие воронки от взорвавшихся снарядов уже поросли травой. Время от времени виднелись прежде внушавшие страх, а теперь разломанные и ржавеющие орудия войны, разрушенные самолеты.
Поздно вечером мы проехали Смоленск. Ужинали во вновь отстроенном зале ожидания вокзала посреди очень сильно разрушенного города. Между руинами домов как узкие башни торчали печные трубы. Ужин был превосходно сервирован. Молодая русская девушка играла на губной гармошке немецкие танцевальные мелодии. Хотя мне бы больше хотелось услышать русские мотивы.
Поезд повез нас дальше на восток. День ото дня сумерки спускались на землю все раньше. В Бресте, на русской границе, мы перевели стрелки часов на два часа вперед. На больших станциях одетые в теплые ватники работницы с большими гаечными ключами и масляными лейками в руках смазывали подшипниковые оси вагонов.
Поезд пересек большие реки Березину и Днепр. У нас не было карты, все атласы лежали в заколоченных книжных ящиках, но у одного нашего коллеги была очень хорошая память и он помнил школьные уроки географии. Но нам все равно трудно было представить себе размеры этой громадной тихой страны. Я вспоминал о полководцах прежних лет, вторгавшихся в Россию из Западной Европы. Все они потерпели крушение в этих бесконечных просторах — шведский король Карл XII, французский император Наполеон, и Гитлер, напавший на Советский Союз в 1941 году.
Однако к нам, немецким инженерам, отношение персонала на железной дороге и русских пассажиров на станциях было по-настоящему дружеское. Только нам тяжело было воспринимать звучание чужого языка. Чаще всего разговаривали руками, жестами. Среди нас оказались две женщины, хорошо говорившие по-русски. В важных случаях они помогали в переговорах. Одна из них была женой аэродинамика доктора Шварца. Инженер Шварц после Первой мировой войны работал на немецком авиазаводе «Юнкерс» в Советском Союзе и там познакомился со своей будущей женой. Вторая — жена аэродинамика доктора Шмиделя — была родом из Прибалтики, где разговаривали на двух языках.
Уже несколько дней блекло-серое небо давило землю. У всех нас было неспокойно на душе. Близился конец поездки. Скоро нужно будет приспосабливаться к новой обстановке.
В Москве поезд остановился на территории какого-то завода. Местность называлась Подлипки. «Под липами», звучало бы по-немецки, так объяснила нам переводчица. Вначале ничего не происходило. Мы могли передвигаться только вблизи поезда. Большие ворота заводских корпусов были открыты. Литейная, механические мастерские. Но туда вход нам был запрещен, разделительная линия охранялась постовыми девушками, одетыми в большие тулупы. Все они носили оружие наперевес. Накануне на остановке мы встретили на платформе некоторых наших знакомых русских офицеров из Блайхероде. Среди них были полковники Королев и Победоносцев{5}. Жена Греттрупа со злорадством передала полковнику Победоносцеву коробочку с дохлыми клопами. Тот выразил дружеское сожаление. А полковник Королев на своем, несколько по-восточнопрусски звучавшем немецком языке сказал: «Это Россия, это жизнь». И нашего коллегу доктора Уайзе, маленького роста термодинамика, всегда всем возмущающегося так же энергично, как и английский капеллан Иоганнес Штогумбер в драме Бернарда Шоу «Святая Иоанна», господин Королев отечески похлопал по плечу: «Коллега, Вы должны быть гораздо спокойнее».
Господин Греттруп был представлен генералу в черной меховой шапке. Но высшие офицеры по сравнению с оживленным Греттрупом оставались очень молчаливы.
ГОРОДОМЛЯ — МОСКВА — ГОРОДОМЛЯ
Каждый из нас, пассажиров поезда, думал, что целью нашего длинного железнодорожного путешествия была Москва. Однако, ко всеобщему удивлению, приглашения покинуть поезд не последовало. Нас продолжали обслуживать в поезде, и вечером мы снова легли спать на наши полки. Наше любопытство, возбужденное надеждами на пребывание в Москве, должно было удовлетвориться рассматриванием желтеющих лиственных лесов и темных жилых домов сельского типа, проглядывающих за железнодорожным полотном. О близости большого города говорили пролетающие мимо электрички и проносившиеся по проложенному через лес шоссе автомобили, огни которых были видны нам в темноте. День за днем проходили в мучительном неведении и полной пассивности.
Высокое начальство исчезло вскоре после нашего прибытия, и рядом с нами не осталось никого из тех, кто мог бы дать хоть какие-то разъяснения. В разговорах о том, что нас ожидает, было много домыслов, и при этом, естественно, так получалось, что осторожным предположениям одного верил другой, он передавал слух третьему, и все это расползалось дальше и дальше. Нас одолевали все новые и новые фантазии, одни невероятнее других, но все они быстро забывались. Один из слухов, однако, держался упорно: «Часть из нас должна ехать дальше».
