Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке
А Дикий твердил свое:
— Никакой разницы между моей речью и речью товарища Сталина не замечаю.
С каждым днем драматизм усиливался, ибо уже пора было показать готовый фильм самому Сталину. В конце концов, оттягивать «высочайший» просмотр было решительно невозможно, и, трясясь от страха, чиновники повезли картину к кремлевскому начальству.
Эффект был самый неожиданный. Сталину игра Дикого очень понравилась, и тому были две существенные причины. Во-первых, потому, что в отличие от низкорослого оригинала актер был довольно высок, а во-вторых, именно потому, что он говорил без грузинского акцента. Это особенно импонировало тирану, который в те годы мнил себя эдаким всероссийским императором, а отнюдь не сыном сапожника из Гори. Благоволение Сталина к его игре Дикий не без основания воспринял, как своего рода индульгенцию, и он стал позволять себе слова и поступки, которые любого другого человека в те годы просто бы погубили.
Дикому позвонили с Мосфильма:
— Мы вас просим сняться в роли Иосифа Виссарионовича. По размерам роль небольшая, но для картины это самый важный эпизод…
— Хорошо, — отвечает актер, — я у вас снимусь за сто тысяч.
— Мы никак не можем заплатить вам сто тысяч. У нас по положению максимальная плата актеру за роль — шестьдесят тысяч.
— За шестьдесят сниматься не буду. И Дикий кладет трубку. Через некоторое время раздается новый звонок.
Тот же голос говорит:
— Алексей Денисович, мы все уладили. Вы получите свои сто тысяч. Шестьдесят заплатим мы, а сорок — ЦК из своих средств.
— Нет, — отвечает Дикий, — я сниматься не буду…
— Как? Почему?
— Я не могу, чтобы Центральный Комитет партии платил мне меньше, чем Мосфильм…
Дикий поставил какой-то спектакль.
На генеральную репетицию пришли начальники и театроведы.
По окончании — обсуждение. Высказывались и похвалы, и критические замечания.
Последним берет слово сам Дикий.
— Простите, — обращается он к одному из сидящих, — вы из газеты «Правда»?..
— Да, — отвечает журналист.
— Прошу вас, — говорит режиссер, — пересядьте, пожалуйста, вот сюда… А вы — из газеты «Советское искусство»? Пожалуйста, вот туда сядьте… А вы — из Комитета по делам искусств?.. Вы — сюда…
И так он в течение нескольких минут перемещал всех присутствующих…
— Все уселись? — сказал режиссер, наконец. — Вот и хорошо… И после паузы:
— А теперь идите-ка все отсюда — к такой-то матери! Ясно?
В Малом театре, где в то время служил Дикий, было собрание труппы. Обсуждалось поведение актрисы Валентины Серовой. Она, бедняжка, была алкоголичкой, а потому пропускала и спектакли, и репетиции.
И вдруг на ее защиту поднялся Дикий.
— Эти фарисейки, — говорил он, указывая на старейших актрис театра Яблочкину и Турчанинову, — они ополчились на юное дарование…
И далее в том же тоне.
Когда собрание окончилось, к Дикому подошла трясущаяся от обиды и возмущения Яблоч-кина.
— Алексей Денисович, как вы могли позволить себе такое… В этих стенах… которые помнят еще Марию Николаевну Ермолову…
Дикий при этом невозмутимо курил. Потом он погасил огонек плевком, бросил окурок на паркетный пол и раздавил ногою.
— С тех пор, мама, — сказал он Яблочкиной, — здесь два раза ремонт делали…
Одним из постоянных собутыльников Дикого был драматург Константин Финн. Кто-то из тогдашних шутников заметил, что имена этих двух пьяниц увековечены на постаменте памятника Пушкину — «финн и ныне дикий».
У Дикого была довольно большая библиотека, но в конце концов книги он продал, а деньги пропил. И вот кто-то из его друзей вдруг заметил, что все книжные полки — пусты.
— Алеша! — вскричал гость. — А где же твои книги?
Дикий сделал широкий жест и возгласил:
— Все прочитано!
Артист Григорий Ярон составил целую эпоху в отечественной оперетте. Карликового роста, чрезвычайно комичной внешности, превосходный танцор, он был к тому же очень остроумным человеком.
Один из гостей как-то зашел в общую Ярона с женой спальню. Там стояла новая неподходящая для малютки-хозяина, огромная — на полкомнаты кровать.
— Гриша, — сказал гость, — наверное, когда ты в ссоре с женой, вы с ней в этой кровати даже не встречаетесь?
— Встречаемся, но не раскланиваемся, — отвечал Ярон.
Одно время театром оперетты руководил режиссер Туманов, которого, надо сказать, Ярон терпеть не мог. Литератор Лабковский как раз тогда сочинил музыкальную комедию и пытался ее пристроить. Встретив Ярона, автор пожаловался ему:
— Ты представляешь, ведь мы с Тумановым вместе учились в гимназии. А он теперь не хочет ставить мою пьесу… Каков подлец!
— А у вас вся гимназия такая, — сказал Ярон.
Когда Туманова назначили главным режиссером театра имени Пушкина, Ярон сказал:
— Ну, теперь это — театр имени Дантеса.
Ярон почти во всякую роль вставлял то, что у актеров называется «отсебятиной», то есть сам придумывал себе текст. При его остроумии это иногда бывало совсем не дурно.
Например, в спектакле «Сильва», играя роль комического старика, он рассказывал о своем когда-то бывшем свадебном путешествии:
— Мы отправились в роскошном автомобиле…
Тут его перебили:
— Когда вы женились, никаких автомобилей еще не было!
— Да, да, — подтверждал Ярон, — автомобилей еще не было… Но лошади уже попадались…
Вообще же тексты музыкальных комедий часто оставляли желать много лучшего. Ардов вспоминал такую историю. В какой-то оперетте хор в частности исполнял такое:
Кем Руан был город взят?
Генрих Пят…
Среди тогдашних литераторов возникла игра, они изощрялись, придумывали «вариации» на эту тему. Например, так:
Кто поэтами воспет?
Генрих Трет…
Однако же, лучшим экспромтом был признан такой:
Кто приехал из Мытищ?
Генрих Тыщ…
А вот пример в ином роде. В оперетте «Екатерина II» автор стихов сочинил такой припев к куплетам заговорщиков против очередного фаворита императрицы:
Пусть носит башмаки Петра,
Пусть носит он носки Петра,
Но скипетра, но скипетра
Ему не увидать!
Актер Владимир Яковлевич Хенкин любил юмор и шутил при любых обстоятельствах. Во время спектакля в театре Сатиры у него случился инфаркт, после которого артист так и не поправился. Его уложили за кулисами, вызвали скорую помощь. Прибывший врач спросил актера:
— На что жалуетесь?
