Луи Буссенар - По Гвиане
Затем мы увидели огромный магазин, принадлежащий, как нам сказали, депутату Франкони, который после своего избрания в Палату оставался там нем, как высушенные рыбы в его торговом доме. Отсутствие красноречия не такой уж большой порок, и я бы не обратил на это внимания, если бы депутат приносил пользу колонии.
Дом господина Дюпейра расположен как раз напротив, и окна его были почти герметически закрыты. Наступило время сиесты, и весь город казался погруженным в глубокий сон.
На просторной веранде, выходящей во двор, где в полном цвету благоухали тропические растения, был накрыт стол. Зрелище, надо сказать, просто великолепное. Ветер с моря приносил прохладу, а блюда на столе так аппетитно пахли! Какая досада, что мы пообедали на корабле! И, несмотря на сердечные просьбы мадам Дюпейра отведать ее стряпню, мы вынуждены были отказаться, к великой досаде хозяйки. Если наши желудки были полны, то глотки сухи, как почва в саванне, поэтому мы с удовольствием набросились на прохладительные напитки, ибо целая батарея запотевших сосудов выстроилась на столике.
Господин Дюпейра сообщил нам, что он прибыл на «Сальвадор» по просьбе своего друга Фабриция Леблона, который не смог этого сделать лично из-за большой занятости. Закройщик готов предложить себя в наше полное распоряжение и просит относиться к нему как к старому другу.
В шутливой форме я поделился с присутствующими нашими затруднениями, упомянув о тех мрачных слухах о Гвиане, которыми забили наши головы пассажиры «Сальвадора».
— Уверяю вас, все это не очень сильно преувеличено. Но пока я с вами, все будет хорошо. Не может быть и речи, чтобы я оставил земляков в затруднительном положении. Если сегодня вы не сможете нигде устроиться, мой дом в вашем распоряжении.
Стоит ли говорить, с какой искренностью я поблагодарил за гостеприимство этого замечательного человека.
Затем мы долго говорили о Франции, о Париже. Я поделился последними новостями. Здесь новостями считаются события двадцатидвухдневной давности, именно столько идет почта из Европы. Я рассказал о цели своего путешествия, цели полностью бескорыстной. Мои коллеги-журналисты и читатели «Журнала путешествий» это хорошо знают.
Итак, я прибыл сюда, чтобы найти материалы для моего будущего труда. Мне хотелось бы исследовать жизнь девственных тропических лесов, увидеть места добычи золота, подняться вверх по течению рек. Короче говоря, оправдывая название нашего журнала, предоставить в распоряжение его читателей самые искренние и последние впечатления обо всем увиденном в этом далеком краю.
Я бы хотел, чтобы мои читатели узнали, что далеко на экваторе существует уголок, где развевается флаг нашей родины, что под этими дорогими для каждого француза цветами простираются плодороднейшие земли и недра хранят великие богатства, но жизнь тех, кто там работает, сложна и сурова, и каждый день разыгрываются драмы и ведется борьба не на жизнь, а на смерть.
И последнее: я хочу, наконец, чтобы в Европе знали, что управление этой прекрасной страной еще далеко от совершенства, поэтому я поставил перед собой задачу — докопаться до причин зла и бедствий, о чем постараюсь известить моих друзей-политиков… Возможно, их авторитетный голос будет услышан!
Пока я все это объяснял присутствующим за столом, взгляд мой неоднократно падал на молчаливого мужчину, который за все время ни разу не раскрыл рта. Тем не менее было видно, что он внимательно и с большим интересом слушал меня.
Человек этот был худощав, если не сказать истощен, хотя и мускулист, бледен, но не от хилости, а скорее от продолжительного тяжкого труда; с высоким лбом, с черными, сверкающими, словно два раскаленных уголька, глазами, впалыми щеками и светлой бородкой. Лицо его было чрезвычайно подвижно и выразительно, и я с самого начала обратил на него внимание.
Я все еще что-то говорил, а незнакомец внимательно слушал.
Но, когда я стал живописать наши страхи и затруднения, связанные с поисками жилья и питания, мужчина улыбнулся, а затем рассмеялся от всего сердца.
— Думаю, у вас все уладится, — сказал он тихо и продолжил: — Мне нравятся ваши мысли. Обычно я не люблю много говорить. Уже много лет я живу в лесах Гвианы и был бы счастлив оказать услугу человеку, который желает добра этой стране. У меня есть комната в городе, живите в ней. Через два часа я смогу найти вам кухарку. Так что вам не придется жить на улице и голодать. Надеюсь, вы согласитесь.
Услышав это предложение, сделанное с такой подкупающей учтивостью, я поступил так, как поступил бы любой на моем месте. Я поднялся и протянул руку незнакомцу, который с силой пожал ее, что говорило о натренированности его рук.
Я сразу же перешел на дружеский тон с человеком, который так неожиданно становился моим хозяином.
Я узнал, что моего нового друга зовут Казальс, что ему 35 лет, что ранее он служил в морской пехоте и вышел в отставку с нашивками унтер-офицера.
В течение четырех лет он живет в лесах и почти не посещает город.
Сама судьба привела меня к Казальсу, золотоискателю, другу и компаньону Лабурдетта. Имена этих двух людей здесь более известны, чем имена завсегдатаев Больших бульваров в Париже.
Казальс, Лабурдетт… Недавно я читал путевые заметки господина Крево. Именно там я встретил имена этих двух бесстрашных золотоискателей. К сожалению, им отведено в книге слишком мало места, учитывая их заслуги и особенно ту помощь, которую они оказали французскому путешественнику. Именно они спасли жизнь доктору Крево, который без них умер бы от голода и усталости. Неужели он забыл?.. Но в этой богато иллюстрированной книге не нашлось места для таких драматических событий. Простите за довольно сумбурное изложение. Но я пишу это письмо спустя три недели после прибытия в Гвиану, когда наша взаимная симпатия перешла в прочную дружбу, и мое перо скачет галопом по строчкам, ибо я спешу побольше рассказать о человеке, в обществе которого на днях отправляюсь в путь, отдавшись на милость компаса.
9
Итак, мне пришлось прервать последовательный рассказ, чтобы пообстоятельнее остановиться на личности Казальса.
Десять лет тому назад Казальсу оставалось служить еще три с половиной года. Он был образцовым служакой, но, как и многие унтер-офицеры элитных войск, являлся республиканцем. Во времена Империи это считалось страшным преступлением и явилось главной помехой в получении им золотых эполет. Награды и звания в те времена чаще получали маменькины сынки, а не эти мужественные ребята, которые сражались с оружием в руках, а не вальсировали на балах.
