Альфред Штекли - Галилей
В середине марта Галилей вновь получил из Флоренции заверения в наилучших чувствах. Козимо велел написать, что Галилей на деле убедится в его расположении. Как это понимать? Неделя шла за неделей, а определенного ответа так и не дали. На молодого государя, выходит, надежда плоха.
Тем временем по Европе все шире распространялась молва о новом удивительном изобретении. В Нидерландах были созданы первые зрительные трубы[2]. В конце сентября прошлого, 1608 года Иоганн Липперсгей, очковый мастер из Миддльбурга, отправился в Гаагу, чтобы показать диковинную новинку штатгальтеру Морицу Оранскому. Комиссия Генеральных штатов, найдя, что инструмент может быть полезен, предложила Липперсгею изготовить более совершенные образцы и гарантировала изрядную награду при условии соблюдения тайны. Однако уже через несколько дней в Гааге появился Якоб Андрианссон, тоже объявивший себя изобретателем. Его инструмент, как выяснилось, не уступал представленному Липперсгеем. Между тем в Миддльбурге еще один очковый мастер стал демонстрировать собственную зрительную трубу. Правительство было предупреждено, что изобретение вряд ли удастся держать в тайне, поскольку о нем знают многие, а мастера, видевшие зрительную трубу, не пожалеют сил, дабы, комбинируя линзы, добиться подобного же эффекта.
В декабре 1608 года Липперсгей представил усовершенствованные инструменты. Деньги ему заплатили, но обещанной привилегии не дали, сославшись на то, что и другие знакомы с «секретом».
Французский посол в Гааге, сообщая Генриху IV об этом изобретении, добавил, что податель письма, возвращающийся во Францию солдат из Седана, знает, как изготовить этот новый вид очков, — с их помощью видно очень далеко. Мастер из Миддльбурга, который их изобрел, теперь по распоряжению Генеральных штатов делает их для короля. Их пришлют в Париж, как только получат. «Однако сей солдат, — заключал посол, — изготовляет их так же хорошо, как и другие; в этом я убедился на деле. Следовательно, не очень трудно подражать первому изобретению».
Генрих не понял, о чем шла речь. Энтузиазма «новые очки» у него не вызвали. «С удовольствием, — ответил он послу, — взгляну на очки, о которых упоминается в вашем письме, хотя в настоящий момент я больше нуждаюсь в очках, помогающих видеть вблизи, чем в очках, помогающих видеть вдаль».
Реакция Генриха IV не была исключением. Когда в ноябре 1608 года в Венеции стало известно об изобретенных в Нидерландах «новых очках», даже Паоло Сарпи, живо интересовавшийся всякого рода научными достижениями, проявил сдержанность. В молодости он тоже носился с мыслью добиться подобного эффекта с помощью параболической линзы. Возможно, изобретатель шел таким же путем. Не исключено, конечно, что слухи преувеличивают достигнутое. Выражать восторг Сарпи не торопился.
Весной 1609 года в Париже шла бойкая торговля зрительными трубами. Чтобы приобрести занятную новинку, не надо было даже заходить в очковую лавку. Это можно было сделать прямо на улице.
На одном из мостов через Сену некий разбитной мастеровой останавливал каждого, кто не походил На бедняка. Взгляните-ка на чудодейственный инструмент! Трубка из белой жести длиною в фут, а стоит, зажмурив один глаз, приблизить ее к другому, как произойдет чудо: далекие здания, экипажи, люди, прежде едва различимые, так увеличиваются в размерах, что их удается превосходно разглядеть. С помощью этих «новых очков» на расстоянии полумили узнаешь знакомого!
Инструмент удивлял своей простотой: трубка и на концах по очковому стеклу. Многим бросалось в глаза, что стекла были разные. В апреле о «новых очках» даже писали в парижском листке «Меркюр Франсуа».
Эта весна принесла Галилею большой успех. В изучении проблем движения произошел решительный поворот. После того как он убедился в ложности тезиса, будто скорость падающего тела возрастает пропорционально пройденному пути, Галилей еще упорней продолжал поиск.
После долгих размышлений он нашел определение, которое не только вполне соответствовало результатам опытов, но и помогло ему придать окончательную форму как выводам, полученным тогда, когда он еще «не выходил за пределы статики», так и разысканиям последующих лет.
«Равномерно или единообразно-ускоренным движением, — писал Галилей, — называется такое, при котором после выхода из состояния покоя в равные промежутки времени прибавляются и равные моменты скорости».
Многое из того, что он давно высказывал в виде предположений или приводил как данные опыта, теперь, когда ему удалось найти четкое определение равномерноускоренного движения и применить его в виде принципа, явилось как бы следствием этого определения. Галилей обрел надежную исходную точку учения о движении.
Год этот был очень плодотворен и для его долгих и трудных раздумий о баллистической траектории. Здесь, как и при рассмотрении свободного падения, Галилей исходил не из абстрактных движений, а изучал, как на самом деле перемещаются брошенные тела. Он отказался от разделения движений на «естественные» и «насильственные». Ломая вековые традиции, Галилей утвердился в мысли, что действительное движение вполне может слагаться из движения «естественного» и «насильственного». Огромную роль в отыскании истинной баллистической траектории сыграли его настойчивые размышления о том, почему движение Земли не сказывается на падении тела, сброшенного с большой высоты.
Исподволь приближался Галилей к открытию, которое явилось, по существу, рождением баллистики как науки.
Он пришел к выводу, что движение брошенного тела — сложное движение, оно слагается из двух: одного горизонтального и равномерного и другого вертикального и равномерно-ускоренного. Брошенное тело описывает параболическую линию.
Галилей напряженно работал над латинским трактатом, где излагал свои открытия, касающиеся движения.
Учебный год подходил к концу, но сборов в дорогу Галилей не затевал. Медлительность Козимо сердила его. Три месяца назад он высказал желание перейти на тосканскую службу, а вразумительного ответа ему так и не дали. Неужели Козимо, отделываясь любезностями, полагает, что он будет по-прежнему только из любви к своему государю каждый год жертвовать каникулами, дабы давать ему уроки математики? Особенно теперь, когда он с головой погрузился в интереснейшую работу!
В середине июня Галилей сообщил на родину, что нынешним летом во Флоренцию не приедет.
Трактат о движении писался не так быстро, как хотелось. Но Галилей был уверен, что скоро закончит работу, однако непредвиденные обстоятельства надолго оторвали его от этой рукописи.
