Герман Герстнер - Братья Гримм
Здесь же братья встретились с другой сестрой Брентано — Беттиной, ставшей на долгие годы другом Якоба и Вильгельма Гриммов.
В марбургской квартире Клеменса Брентано часто собирались его друзья. Говорили о больших переменах в жизни немецких княжеств после образования высшей имперской палаты депутатов. Конечно же, с некоторой провинциальной гордостью отмечали, что Гессен-Кассель стал курфюршеством. Но главным предметом их бесед была все же поэзия.
Верные ученики Савиньи смотрели на Брентано с обожанием — ведь поэт только что выпустил свое произведение «Годви, или Каменный портрет матери» (1801 г.) — в высшей степени необычное и причудливое произведение, говорившее о незаурядном таланте и буйной фантазии автора. Иногда беседы, во время которых подавали чай и красное вино, затягивались допоздна. И тогда уходившим светили на лестнице тяжелым серебряным светильником. По темным Марбургским улицам братья возвращались в свою скромную комнатушку.
Бывая у Брентано, братья Гримм все больше убеждались, что юридическая и административная карьера — это не то, к чему их влекло сильнее всего. Исследовать неоткрытые области впоэзии и языке, сказать здесь что-то свое — вот что должно стать для них главным. Но, бедные студенты, они, конечно, понимали, что не могут позволить себе роскоши свободного, без постоянных забот существования. Всякий раз, приезжая на каникулы домой, в Штайнау, они вспоминали о том, что забыли включить в свои планы существенный пункт — зарабатывание денег.
Когда братья появлялись в Штайнау в обычном для студентов того времени одеянии: во фраках ярко-красного цвета с черными бархатными воротниками и обшлагами, в кожаных штанах до колен и в высоких блестящих ботфортах, да еще со шпорами, — мать была счастлива, а младшие братья и сестра смотрели на них с уважением. В доме опять жарили цыплят, пекли пирог со сливами. Опять они навещали знакомых, бывали на праздниках, свадьбах у друзей или скакали верхом по окрестностям — местам детства. Случалось, заезжали в соседние деревни. Встречались со старыми знакомыми, беседовали о политике, о Наполеоне. Но всякий раз спешили домой, где их ждала к ужину матушка. Ведь ей хотелось хотя бы в каникулы поменьше отпускать их от себя. Но проходило время, и сыновьям надо было уезжать, чтобы успеть к началу лекций. Как она печалилась, вновь расставаясь с ними!
Якоб Гримм впервые в Париже
Подходивший к концу 1804 год принес Франции — западному соседу Германии — большие перемены. Референдум утвердил решение сената о превращении Франции в наследственную империю. Папа римский помазал Бонапарта на престол, и тот короновался 2 декабря 1804 года в Париже под именем императора Наполеона I.
Савиньи как раз в это время совершал научную поездку по городам, работал в библиотеках, собирал материал по истории римского права. В Париже, куда он приехал, намереваясь поработать в Национальной библиотеке, у него украли чемодан со всеми его записями. Савиньи объявил о пропаже и в качестве вознаграждения обещал сто луидоров, но чемодан не вернули. Ученому ничего другого не оставалось, как по памяти восстанавливать свои записи, иногда обращаясь к книжным фондам парижских библиотек. Эта работа требовала очень много времени, и Савиньи стал искать помощника. Только Якоб Гримм, один из самых способных учеников, может ему в этом помочь. В январе 1805 года Савиньи написал в Марбург письмо и предложил Якобу как можно быстрее приехать в Париж.
Для Якоба это предложение было неожиданным. Шел уже последний семестр, и он собирался к пасхе или в крайнем случае летом сдать экзамен и приступить к самостоятельной работе. Но предложение любимого профессора было так заманчиво! Ведь он будет жить в Париже, в той самой квартире, которую Савиньи снял для себя и своей молодой жены Кунигунды Брентано. Якоб понимал, что в Национальной библиотеке в Париже он сможет не только делать выписки из юридических трактатов — у него будет достаточно времени, чтобы среди великого множества рукописей отыскать произведения старогерманской поэзии.
Но, прежде чем согласиться, Якоб написал письмо матери и тетушке Циммер с просьбой одобрить его поездку в Париж. Условия работы, предложенные Савиньи, как считал Якоб, были выгодными. Кроме того, он надеялся, что, приобретя опыт, ему будет легче найти место по возвращении на родину. Тетушка не возражала. Мать также была согласна, хотя и с «тайным страхом». Ей всякий раз было не по себе, когда она представляла, как в зимнюю стужу почтовая карета с трудом пробивается по глубокому снегу. И молилась за своего сына.
Экипаж благополучно пересек Рейн около Майнца, а затем проследовал в Мец через Вормс, Франкенталь, Кайзерслаутерн, Саарбрюккен. И опять, как когда-то в детстве, он любуется кафедральным собором. «Это изумительная церковь, — записал он в путевом дневнике, — самая прекрасная из всех, которые я видел, огромной высоты окна с витражами, выполненными из цветного стекла чистейших тонов». Приятное впечатление произвела на него долина Марны, когда он, оставив позади Верден, достиг окрестностей Шалона.
А как рада была его матушка, когда в феврале 1805 года Якоб сообщил наконец ей о своем благополучном прибытии в Париж. В течение этих длинных зимних недель дороги она часто вставала по ночам посмотреть в окно, какая погода. В письмах она сообщала, что зарезали поросенка на 250 фунтов и что сделали особенно толстую колбасу к возвращению сына.
Вильгельм, оставшийся в Марбурге, после отъезда брата долго грустил и чувствовал себя совсем одиноким. С тоской писал он брату в Париж: «Когда ты уехал, мне казалось, что мое сердце разорвется, что я этого не выдержу. Ты не представляешь, насколько ты мне дорог. Когда я по вечерам сижу один дома, то мне кажется, что ты можешь появиться в комнате из любого угла...
Время бежит ужасно быстро; прошло уже четырнадцать дней, как ты уехал, но без преувеличения могу сказать, что мое сердце все еще обливается кровью. Внешне я, кажется, уже привык, но внутренне — совсем нет, и на это еще потребуется много времени. Когда я представляю, что глазам твоим открывается целый огромный мир, то просто не знаю, о чем писать. Я вижу только тебя здесь, у меня, вижу, как ты расхаживаешь по комнате».
Конечно, современному читателю этот эмоциональный язык девятнадцатилетнего юноши может показаться странным, даже может у кого-то вызвать улыбку. И тем не менее эти чувства были настоящими, ибо каждый из братьев ощущал другого частью самого себя. Якоб и Вильгельм настолько были связаны друг с другом, их жизнь, взгляды и судьба были настолько неразделимы, что они и в литературу вошли как Братья Гримм.
