Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I
Само собой, я рѣшилъ выступить на арену мщенія не торопясь, когда смогу почувствовать себя „силачемъ” (почетнѣйшее въ то время среди гимназистовъ наименованіе нѣкоторыхъ счастливцевъ). Лѣтніе каникулы тоже проходили у меня все время въ физическихъ упражненіяхъ: верховой ѣздѣ, ежедневной греблѣ, ходьбѣ, бѣганіи, рубкѣ, пилкѣ, работѣ въ разныхъ мастерскихъ, саду и пр.
Все это любовно и сознательно продѣлывалось мною. Впереди была одна мечта — быть „силачемъ”! Въ самомъ дѣлѣ, „крѣпъ” я самъ у себя на глазахъ и не только физически, но и духомъ — на самомъ себѣ испытывая правильность мудраго латинскаго изрѣченія: ,.mens sana in corpore sano”. Работая такъ надь собой, я въ классахъ сторонился отъ „братоубійственныхъ” стычекъ, предоставляя заклятымъ борцамъ продолжать считать меня въ этомъ отношеніи „ничтожествомъ”, „дрянью”...
Но вотъ въ 7-мъ классѣ, когда мнѣ минуло 17 лѣтъ, случилось нѣчто неожиданное для моихъ друзей и главное недруговъ, но очевидно заслуженное за многолѣтнюю мою упомянутую подготовку. Тотъ самый „задира”, которому я былъ обязанъ начатымъ своимъ физическимъ саморазвитіемъ, на глазахъ многихъ товарищей такъ сталъ ко мнѣ приставать, что я рѣшилъ нарушить, наконецъ, свое долготерпѣніе. Результатъ превзошелъ всѣ мои ожиданія и ошеломилъ присутствующихъ... Пораженіе моего давняго противника оказалось полное — подъ партой, вмѣсто меня, теперь очутился онъ самъ; разница была только въ годахъ: тогда мнѣ было всего 14 лѣтъ, а теперь валялся на полу 18-тилѣтній дѣтина.
Съ тѣхъ поръ я ощущалъ вокругъ себя миръ и благодать, прослывъ за „силача”.
Гимнастику свою послѣ описаннаго акта отмщенія я не только не забросилъ, но продолжалъ еще усиленнѣе ею увлекаться, особенно въ годы студенчества, не оставляя укоренившейся привычки къ ежедневнымъ физическимъ упражненіямъ до весьма почтеннаго возраста, чуть ли не до новаго своего званія „дѣдушки”...
Оглядываясь на много десятковъ лѣтъ назадъ, я не могу сказать, чтобъ у меня остались какія-либо плохія воспоминанія о моихъ бывшихъ товарищахъ-одноклассникахъ. Среди нихъ не было ни особенныхъ озорниковъ, ни особо досаждавшихъ „задиръ”. Въ общемъ, отношенія со всѣми ними лично у меня были самыя добрыя, а съ нѣкоторыми даже задушевно-дружескія, какъ напримѣръ, съ Владиміромъ Варламовымъ.
Съ нимъ объединяла насъ общая страсть къ театру. Вмѣстѣ участвовали мы въ любительскихъ спектакляхъ, читали другъ другу излюбленныя произведенія русскихъ классиковъ и пр. Дружба съ нимъ еще болѣе окрѣпла во времена совмѣстнаго нашего студенчества и оставалась на всю нашу жизнь. По окончаніи курса Московскаго Университета, Варламовъ пошелъ по Судебному Вѣдомству — сначала былъ судебнымъ слѣдователемъ, затѣмъ членомъ Симбирскаго Окружного Суда. При общей эвакуаціи въ 1917 — 1918 г., во время большевистской революціи, онъ, какъ и всѣ симбиряки, попалъ въ Сибирь, гдѣ спустя два года скончался отъ тифа.
Средняго роста блондинъ, худощавый, Володя Варламовъ обладалъ на рѣдкость подвижной физіономіей и несомнѣннымъ талантомъ забавнаго комика, умѣвшаго артистически пересказывать всевозможные анекдоты, имитировать, подмѣчать смѣшныя стороны людей и т. д. При всемъ этомъ, Володя обладалъ исключительно благодарнымъ голосомъ, модуляція коего не знала предѣловъ: то слышишь бывало низкій трескучій басокъ, то при пересказахъ „бабьихъ” разговоровъ звучали женскіе голоса. Трудно забыть, какимъ всеобщимъ хохотомъ обычно сопровождалась передача Володей всяческихъ анекдотовъ изъ обширнаго его „бабьяго” репертуара, хотя бы, напримѣръ, такого краткаго, кажется, изъ Горбуновскихъ разсказовъ, діалога,повстрѣчавшихся двухъ старушекъ изъ простонародья: — „Слышала?” — „Что?” — „Папа-то Римская!” — „Ну?” — Родила!” — „Охъ грѣхи тяжкіе!” Надо было при этомъ видѣть и слышать самого разсказчика, его мимику и „бабью” интонацію, чтобы понять неотразимость его комическаго дарованія.
Запасъ всяческихъ разсказовъ и прибаутокъ былъ у него неистощимый, но пошло-скабрезнаго онъ не любилъ, отдаваясь всей душой, главнымъ образомъ, чтенію и изученію русской классической драмы. Играли мы съ нимъ также „Горе отъ ума”: онъ — Фамусова, я — Чацкаго. Знали мы Грибоѣдова наизусть, часто его декламируя другъ другу въ свободное время. Любили мы и другихъ драматическихъ классиковъ — Пушкина, Алексѣя Тодстого. Само собой, „Ревизора” знали отъ слова до слова, причемъ въ исполненіи Хлестакова, мы съ нимъ сильно соперничали.
Попавъ въ Москву, Володя встрѣтился со своимъ дядюшкой — знаменитымъ артистомъ Императорской сцены К. А. Варламовымъ. Самъ Володя происходилъ изъ старой дворянской семьи. Отецъ его, Александръ Дмитріевичъ, чуть ли не полныхъ четверть вѣка служилъ въ г. Сенгилеѣ Симбирской губерніи исправникомъ и пользовался въ своей округѣ всеобщимъ уваженіемъ и любовью. По совѣту своего дядюшки, Володя, будучи студентомъ, поступилъ въ драматическую школу, находившуюся подъ управленіемъ тоже знаменитаго артиста Московскаго Малаго театра — М. П. Садовскаго. Школа эта помѣщалась въ театрѣ Мошнина въ Каретномъ Ряду. Варламовъ впрочемъ не долго пробылъ въ ней, разочаровавшись въ условіяхъ преподаванія и работы. Дарованіе осталось при немъ. Впослѣдствіи удовлетворялъ онъ себя, участвуя въ рядѣ любительскихъ спектаклей въ Москвѣ, а потомъ, состоя уже на службѣ по Судебному Вѣдомству, — въ своемъ родномъ Симбирскѣ, гдѣ былъ женатъ, но неудачно.
Не могу не вспомнить среди бывшихъ моихъ пріятелей-одноклассниковъ пѣвцовъ: Писарева, Прушакевича и Дардальонова — тенора, баса-октавы и баритона — которые считались главными устоями гимназическаго церковнаго хора. Дѣйствительно, всѣ они превосходно пѣли на клиросѣ и въ особенности отличались при исполненіи великопостнаго „Да исправится молитва моя”..
12
Осенью 1881 года, т. е., въ годъ вступленія моего въ 3-й классъ Симбирской классической гимназіи, я оставался въ нашемъ домѣ, на Большой Саратовской, у моихъ родителей одинъ. Старшій братъ Димитрій въ то время хворалъ, какъ объ этомъ ранѣе я упомянулъ, а братъ Николай поступилъ въ Петербургѣ въ Михайловское Артиллерійское Училище. Я жилъ наверху, имѣя въ своемъ распоряженіи три комнаты и двѣ боковыя галлереи.
Изъ одной изъ нихъ открывался рѣдкій по своей красотѣ и грандіозности видъ на долину Волги, вплоть до Сенгилеевскихъ горъ.
Великій слѣдъ на весь укладъ моего духовнаго нутра оставила эта незабываемая панорама, открывавшаяся изъ оконъ домовой нашей галлереи на Волжскую ширь и весь ея величественный просторъ.
Волга, Волга — мать родная! Съ тобой связана вся моя жизнь съ колыбели; на тебѣ я росъ и мужалъ; на твоемъ просторѣ развивалъ я свои силы и вольную душу; въ твоихъ стихіяхъ закалялъ свой характеръ и черпалъ запасы энергіи и неустрашимости!.. Безъ тебя я скучалъ и тосковалъ, привыкнувъ тобою всегда любоваться. Ушелъ Симбирскій домъ, я выстроилъ новый въ Самарѣ изъ твоихъ же Жигулевскихъ камней да такъ, чтобъ опять наслаждаться безъ конца твоей родной для меня безконечно чарующей стихіей и жизнью...
