Жак де Ланглад - Оскар Уайльд, или Правда масок
Уайльд посвятил актрисе свой первый сонет «Порция», который появился на страницах газеты «Уорлд», где работал его брат. Позднее Эллен Терри писала в своих мемуарах: «Еще один сонет Оскара Уайльда, „Порция“ — первый из имеющихся у меня документов, связанных с „Венецианским купцом“»[98]. В течение 1875–1880 годов она неизменно восхищалась талантом поэта, личность которого казалась ей поразительной: «Не знаю даже, чего больше, глубины или блеска, я нахожу в словах Оскара Уайльда о том, что великий художник идет путем развития от одного шедевра к другому, причем последний никогда не бывает совершеннее первого»[99]. Явно допустив несправедливость по отношению к Бернарду Шоу, которым актриса была страстно увлечена, она добавляет: «Самыми замечательными мужчинами, которых я когда-либо встречала, были, несомненно, Уистлер и Оскар Уайльд. Это не значит, что я любила их или восхищалась ими больше, чем другими, но оба заключали в себе столько индивидуализма, столько нескрываемой дерзости, что это невозможно описать»[100]. Ей было посвящено еще одно стихотворение Уайльда, «Королева Мария Генриетта», написанное по случаю премьеры в театре «Лицеум» пьесы «Карл I», в которой Эллен Терри исполняла роль королевы Генриетты Французской, супруги Карла I Английского. Оно также было опубликовано на страницах газеты «Уорлд», затем позднее вошло в сборник 1881 года. Если верить мемуарам Эллен Терри, актриса была несказанно тронута этим посвящением: «Части зрителей я больше понравилась в сцене третьего акта, где действие происходит на бивуаке и где у меня мало слов. Как же я была рада и горда, когда обнаружила, что именно эта сцена вдохновила Оскара Уайльда на очаровательный сонет»[101].
Все это, впрочем, нисколько не мешало учебе. Начинался последний, самый блестящий год обучения Оскара Уайльда в Оксфорде. Он сдал экзамен по классической литературе и получил предложение о продлении ему стипендии еще на год, а 10 июня 1878 года удостоился премии Ньюдигейта за поэму «Равенна»[102], написанную на очень близкий ему сюжет. «В том, что именно я получил эту премию, — писал Уайльд, — заключено странное совпадение. 31 марта 1877 года (задолго до того, как была объявлена тема) я находился в Равенне по пути в Грецию, а 31 марта 1878 года должен был писать эту поэму»[103]. Так Оскар Уайльд узнал, что такое слава. Церемония вручения премии проходила в Шелдонийском театре в присутствии преподавателей, одетых в тоги, и восхищенных студентов. Оскар без тени смущения зачитал несколько отрывков из этого предлинного произведения, играя своим прекрасным голосом, который обеспечил ему столько побед и благодаря которому он мог стать выдающимся актером, если бы предпочел великосветским салонам театральные подмостки. Уже не только университетские газетки, но и крупные английские и ирландские периодические издания отметили успех молодого Оскара Уайльда; его личность и поэтический талант стали пользоваться вниманием дам высшего света, которые наперебой старались заполучить это юное чудо.
Оскар собирался покинуть Оксфорд, и публичный выпускной экзамен стал для него возможностью лишний раз продемонстрировать едкое острословие вкупе с высокомерной иронией, которые позднее принесли ему как успех, так и несчастье. К столу экзаменационной комиссии для выставления итоговой оценки были приглашены профессор Аткинсон и Оскар Уайльд.
— Как вы оцениваете работу мистера Уайльда? — спросил декан.
— Мистер Уайльд периодически пропускает мои занятия, не давая никаких объяснений, — раздраженно ответил преподаватель.
— Разве позволительно так относиться к джентльмену? — заметил декан Уайльду.
Тот ответил с обезоруживающей улыбкой:
— Но господин декан, мистер Аткинсон не джентльмен![104]
Он и потом позволял себе не менее звучные выражения, однако это все реже сходило ему с рук.
Оскар продолжал ухаживать за Флоренс Болкомб и восхищенно преследовать Эллен Терри. В июле 1878 года, окутанный ореолом зарождающейся славы, старательно поддерживаемой братом-журналистом, он приехал в Дублин, чтобы помочь Сперанце справиться с материальными трудностями, в которых она безнадежно увязла.
У нее не осталось никакой возможности содержать дом на Меррион-сквер.
И тогда она приняла решение покинуть Ирландию и переехать к сыну в Лондон, главным образом из соображений экономии, впрочем, стараясь в этом не признаваться: «Мы решили уехать из Ирландии, и это последнее письмо, которое я пишу в старом фамильном доме на Меррион-сквер. Мои сыновья предпочитают жить в Лондоне, этом центре высокой мысли, прогресса и ума»[105]. Подобные речи звучат как вежливый эвфемизм, поскольку леди Уайльд скромно устраивается в расположенном далеко от центра квартале Кенсингтон на Овингтон-сквер.
Но недолго прозябала дублинская мадам Рекамье. Вскоре, благодаря помощи Уилли, она получила возможность открыть салон на Парк-стрит в квартале Мэйфер. Сперанца объединила вокруг себя и сына Оскара интеллектуальное и художественное общество, столь богатое талантами в ту эпоху: актеры Генри Ирвинг, Эллен Терри, Лилли Лэнгтри, танцоры из «Альгамбры», художники Уистлер и Альма-Тадема, поэт Суинберн… В ее салоне обсуждалось буквально все — последняя выставка в Гросвенор, события в Афганистане и Ирландии, где Парнелл[106] собрал крестьян в Аграрную лигу, которая объявила бойкот всем, кто был согласен подчиняться английским законам, смерть наследного принца в Судане. Гости играли с телефонным аппаратом и высказывали опасения по поводу новых американских пишущих машинок, которые, несомненно, в недалеком будущем должны были погубить искусство и письменность.
По-прежнему величественная и все более импозантная леди Уайльд правила бал, оказывая наиболее радушный прием ирландским поэтам — Йейтсу, Бернарду Шоу, который не мог забыть этих встреч: «Леди Уайльд была очень добра ко мне в Лондоне в самые трудные годы, после моего приезда в 1875 году и до 1885-го, когда я начал зарабатывать на жизнь собственным пером»[107]. Несмотря на то, что новый салон был значительно меньше дублинского, в нем тем не менее собиралась все та же пестрая и разношерстная толпа. Внезапно появился Браунинг[108], и Рёскин в ужасе спасся бегством, явно подозревая, что у хозяйки дома не все в порядке с головой. С пяти до семи вечера салон был битком набит гостями, которые проводили время за скромной чашкой чая, окутанные клубами сигаретного дыма в полумраке плотно задернутых штор. Хозяйка дома, освещаемая отблеском редких тусклых ламп, призванных скрывать следы прошедших лет и подступившие финансовые трудности, напоминала императора Нерона, вызывая неизменное восхищение у окружающих. «Женщина, — говорила она, — никогда не должна уступать добровольно свое место в обществе. Она может утратить привлекательность молодости, но обаяние беседы и изысканность манер останутся»[109]. Уильям Батлер Йейтс так подтверждал эти слова: «Если послушать ее, да вспомнить, каким замечательным рассказчиком был в свое время сэр Уильям Уайльд, то стоит ли удивляться, что Оскар Уайльд стал самым блестящим собеседником нашего времени»[110].
