Леонид Рейзер - Неизвестный Харламов
Мама в комнате коммунальной квартиры на Ленинградском проспекте
Дедушка Сергей Гаврилович
Семья отца Харламова: Николай, Борис (будущий отец Валерия), глава семьи Сергей Гаврилович, Ирина, Валентина, хранительница очага Наталья Степановна. На снимке нет Валерия, появившегося позже. Снимок сделан в 1937–1938 годах
Тимирязевский лес, вблизи 50-й городской больницы. Родня десятилетнего Валеры Харламова по папиной линии на прогулке. Это примерно посередине пути между коммунальной квартирой на Ленинградском проспекте, где жил будущий хоккеист, и комнатами в двухэтажном деревянном доме на Соломенной сторожке, где жили дедушка с бабушкой. Слева направо: дедушка, дочь Клима (брата дедушки) с мужем, сестра отца Ирина, Валера с бабушкой, отец, брат дедушки Клим
Отец в деревне
Отец с бабушкой Валерия Натальей Степановной
Мама на кухне в коммуналке. Конец 50-х
Валерина испанская прабабушка – мамина бабушка по отцовской линии
Сестра. Между прочим, когда мы детьми малыми вернулись из Испании, Валерка сразу всех во дворе обучил испанскому мату.
Отец. Но их мат послабей русского будет.
Сестра. Спору нет. У них даже многие крепкие выражения употребляются как бы между делом, без намерения выругаться. Оттого, может, и не так грубо выходит, как на русском.
Отец. Я скажу – сын не сквернословил почем зря.
Сестра. Брат не ругался матом. Так, ради смачного словца, вообще не употреблял крепких выражений. Если уж довести его, разозлить вконец. А так он был в отца. Отец совсем не матерщинник был. А мама наоборот: как разойдется – хоть уши затыкай, хоть и по-испански…
Отец попробует маму урезонить:
– Бегоня, дорогая, что я от тебя слышу? Ну не надо так. Ее подруги шикают на него:
– Да не трогай ты ее. Оставь в покое.
– Девочки, вы такие красивые и так ругаетесь?! Уши вянут…
Отец. Валерин дедушка был мужиком настоящим. Русским мужиком. Где только не воевал. И в Первую империалистическую, и в Гражданскую, и в финскую, и в Отечественную. Про что батя никогда нам, детям, не рассказывал, так это про Финскую кампанию, которую наши с треском провалили. Ранения имел. В легких осколок еще с Гражданской остался: оперировать нельзя было, потому как хуже могло обернуться, а так осколок жирком зарос и вроде не беспокоил шибко. Да вот – и плечо было у моего отца прострелено.
Мама в заводском доме отдыха. Конец 50-х
Вообще говорил он мало, а делал много. Между прочим, дед Валеркин у Буденного работал в свое время. Столярничал в артели до и во время войны. А после войны трудился на мельнице, что на Дмитровском шоссе находилась: лопасти и прочее оборудование обслуживал.
Валерка с Танюшей обожали деда, хотя с виду он был маленько суровый. Любили к нему бегать, когда мы на Соломенной сторожке жили. Слава богу, застал дед и то, как внук пробивался в хоккее, и то, как тот потом показывал на льду свои умения.
Сестра. Маму привезли из Испании в Союз и поселили в детском доме в Одессе. Там она провела несколько лет. Когда началась война, их в сорок первом эвакуировали в Саратов, а через какое-то время – в Тбилиси. В Саратове они уже трудились на производстве, но там были жестокие холода – теплолюбивые и неокрепшие организмы юных испанцев не выдерживали этого, даже умерло несколько человек. Помню, как мама однажды поведала нам жуткую историю: «По Волге нас везли на теплоходе. Нос корабля рассекал воду – это была река крови! Впереди нас два теплохода с детьми попали под бомбежку фашистов. Голодали страшно, крошки хлеба не видели. Иногда причаливали у берега, чтобы загрузить арбузы. Мы набрасывались на них, а потом мучились желудком. Наши сверстники не выдерживали. Умирали. Мы собирались вокруг них и причитали: «Вот вы счастливые – отмучились наконец…»
Испанские дедушка и бабушка в молодости
Дедушка и бабушка по маминой линии выходят из церкви в Бильбао после мессы
Бегоня Харламова (второй ряд, вторая слева) с сотрудниками заводской химической лаборатории
Наша мама легко воспринимала русский уклад жизни, наши традиции и привычки. Могла и выпить, и пошутить. Могла и стопочку водки принять. И всегда была в центре внимания любой компании.
Отец. Испанцы, те предпочитали в спирт, если доставали где-нибудь, добавлять анисовые капли, они продавались в аптеке. Ну и получалась анисовая водка. Кстати говоря, считалось в те годы, что рыба хорошо клюет на запах аниса. Тоже шла на ура в наших русско-испанских застольях. А еще мы с друзьями что исхитрялись делать – квас со спиртом разводили: как коньяк первоклассный получалось! У нас все путем шло, никто не травился и не баламутил.
Сестра. На испанском брат легко говорил. Язык вообще ему хорошо давался. Навык разговорный почему не терял? Да потому, что мама большей частью на родном языке изъяснялась. И потом, в нашем доме на Угловом каждый божий день народ толпился – либо хоккеисты, либо испанцы.
Отец. Уж и не припомню, по какому поводу народ у нас на Угловом собрался как-то раз. Испанцы на общественном транспорте добирались, а хоккеисты – те на «Волгах» прибыли. А дворик между пятиэтажками был обычный и небольшой, вот все проходы-проезды наши гости и заняли. Да еще гуляли мы от души и песни обязательно пели хором. Жильцы из разных подъездов возмутились и вызвали участкового милиционера: дескать, во дворе не пройти, шум-гам там, на пятом этаже.
Бегоня Харламова и Татьяна Михайлова
Ну, участковый поднялся к нам и быстренько разобрался во всем. Вышел на балкон и одним движением руки и одной-двумя фразами успокоил трудящихся.
Сестра. В жилах Валеры текла испанская кровь, а вернее сказать, кровь басков. Небольшой народности со своим языком и своими традициями. Народности очень и очень воинственной, проживающей на севере Испании и юге Франции.
На льду брат никому не уступал, боролся отчаянно и с открытым забралом. Но и не сказала бы, чтоб уж чересчур агрессивным был. Ему интереснее было перехитрить соперника, чем тупо задавить физически. А в обычной жизни слово данное держал железно. Отклонений или каких-нибудь сбоев не случалось. Если что пообещал или о чем-то договорился с человеком, то будто клятву самому себе дал.
