Робер Параго - Макалу. Западное ребро.
Я хочу лично удостовериться, как выглядит подъем к лагерю I, а может быть, и дальше, к лагерю II (мне ведь тоже больше хочется действовать, чем размышлять). Лагерь II, который мы собираемся превратить в передовую базу, расположен на высоте 5900 м, у самого подножия первого Близнеца. И это дает мне возможность улучшить мое знание психологии альпиниста в Гималаях.
Итак, я отправляюсь в лагерь I в сопровождении Жака Маршаля. Мы знаем, что где-то на бесконечной морене приходится траверсировать склон, по которому постоянно летят камни- здоровенные «чемоданы». Я в несколько лучшей форме, чем наш «Док», и вскоре он от меня отстает. Я вынужден его дожидаться, так как знаю, как деморализует одиночество, в особенности когда тебе приходится тяжело. Поэтому я могу не торопиться, могу любоваться природой. Отдыхая после опасной зоны, которую я пересек с максимальной скоростью, я посматриваю на Маршаля, который теперь, ее проходит. Он находится как раз в середине траверса, когда начинается «артиллерийская стрельба». Устав, он совершенно не в состоянии не только бежать, по даже просто ускорить шаг. Я нахожусь в безопасности, по ничем не могу ему помочь и лишь содрогаюсь от ужаса, от невероятного ужаса. А он, стоя среди летящих камней, мечтает о том, чтобы «снаряды» прошли выше его или сбоку. К чему делать шаг вперед или назад? Это ничего не изменит! И Маршаль ждет с философским спокойствием. Философским, именно так? В таких экспедициях, встречаясь с некоторыми опасностями, приходишь к фатализму, который не испытываешь во время восхождений в Альпах. Потому что понимаешь, что ты бессилен, потому что ты слишком мал в этом мире, слишком грандиозном для тебя. В Альпах лавиноопасный кулуар вы пересекаете бегом. В Гималаях высота вам запрещает бежать. И тогда, поскольку траверсировать все равно ведь надо, вы идете на риск.
«Артиллеристы» не попали в Маршаля, хотя «снарядов» было предостаточно. Ледник Барун ― это колоссальный слой камней, полностью закрывающий лед, камней, без конца обваливающихся в облаках пыли, которую ветер бросает вам в лицо. Мрачная картина.
Дни следуют за днями, «челноки» за «челноками». Вечное движение туда-сюда. Лагерь II теперь солидно установлен на возвышении у подножия первого Близнеца. Настоящий наблюдательный пункт, с которого виден фантастический пейзаж толпы вершин с головокружительными стенами, защищенный, однако, от основного ветра, дующего с Эвереста. Поскольку этот лагерь должен стать нашей передовой базой, мы стараемся его сделать наиболее комфортабельным. На выложенных камнями площадках установлены долинные палатки, более высокие и менее тесные, чем высотные, палатки шерпов и палатка-столовая, которая будет играть здесь ту же роль, что и хижина в Базовом лагере: раскладные столы, стулья, стеллажи, колбасы, подвешенные ко всем стойкам. Потрясающий склад провизии и различных материалов. По крайней мере пять или шесть тонн!
Март подходит к концу, и муравьи продолжают свою медленную процессию по гребню Близнецов. Первые перила повесили Гийо и Моска, затем продолжили я и Пайо-всего более 800 м. Я доволен: спортивная форма возвращается, я восстанавливаю силы. Доволен я также нашим продвижением, сравнительно быстрым, даже слишком быстрым, раз тылы не поспевают и начинает не хватать высотных рационов. Но погода хорошая, и надо этим пользоваться.
За мартом следует апрель, за солнцем ― снег. Я вновь спустился в Базовый лагерь, чтобы активизировать снабжение.
Пайо, Сеньёр и Берардини высмотрели место для следующего третьего лагеря. Это площадка на северной стороне Ребра на высоте 6400 м, защищенная, как они считают, от ветра.
Несмотря на неважную погоду, я был бы вполне доволен, если бы не беспокоило состояние Жакоба. Уже несколько дней у всех болит горло, все пичкают себя лекарствами. Жакоб подхватил такую жестокую ангину, что Маршаль, возвратившийся со мной на базу, вынужден был дать ему сильную дозу антибиотиков. Таким образом минимум на пять дней Жакоб вышел из строя.
2 апреля. Пришла почта. Падает снег. Пари и Жаже установили палатку-хижину в лагере III, но площадка продувается насквозь, а 1 апреля сыграло с ними злую шутку: на высоте 6400м дыхания не хватает, чтобы надуть матрасы, а насос они забыли!
3 апреля. Жакоб по-прежнему болен. Пари и Жаже при ветре более 100 км/час провели в лагере III ужасную ночь. Палатка, к счастью, прекрасно выдержала. Вскоре после полудня я увидел их в бинокль на гребне Близнецов у подножия первых скал.
4 апреля. Знакомые звуки «плаф-плаф» лопастей вертолета вытащили меня из спального мешка в 8 часов. Бернар Сеги привез нам неожиданных гостей: М. Рана, высокопоставленная непальская персона, Анри де Сегонь и Морис Эрцог. Наши два друга участвуют в экскурсии по Индии и Гималаям по случаю двадцатой годовщины восхождения на Аннапурну. Они привезли нам из Катманду почту, табак, овощи, свежее мясо, несколько бутылок хорошего вина. Добро пожаловать таким дарам! Однако радость от встречи с друзьями совсем иного порядка. Мы можем оценить все очарование этой встречи в сердце Гималаев трех руководителей национальных экспедиций: Сегонь ― Хидден-пик, 1936, первая французская экспедиция в Гималаях; Эрцог ― Аннапурна, 1950, первый восьмитысячник; Параго ― Макалу, Западное ребро, 1971.
B 10 часов вертолет покидает наш лагерь, разрушая хрупкую связь, на мгновение соединившую нас с внешним миром.
Последующие дни, как и раньше, мы перегружены заботами. Мне следовало бы безоговорочно радоваться, зная, что гребень Близнецов полностью и окончательно обработан. Два километра перил навешены между 6000 и 6500 м. Однако погода с каждым Днем становится все хуже. Серьезно беспокоит меня, кроме того, общее состояние здоровья участников экспедиции. Речь идет не только о Жакобе, который по-прежнему плохо себя чувствует, но и о товарищах наверху, о которых радио не сообщает мне ничего утешительного. Сеньёр спустился в лагерь I. У него тоже ангина. Маршаль просит меня подняться в лагерь I со шприцами и пенициллином, чтобы сделать Сеньёру уколы. Что я и делаю, причем так, что Сеньёр ничего не почувствовал. Я начинаю думать, что у меня гениальные способности! На следующий день он настолько поправился, что поднимается со мной в лагерь II. Однако с Жакобом дело плохо. По диагнозу Маршаля, у него флегмона, и требуется срочная операция. В лагере III у Франсуа Гийо также страшно болит горло. Так как он свято верит в медицину, то с криком требует немедленных уколов, и Моска приходится впервые в жизни орудовать шприцем. Жакоб, Сеньёр, Гийо... Чья теперь очередь? Я тем более озабочен, что в голову лезут воспоминания о неприятностях, преследовавших нас пять лет тому назад в начале экспедиции на Уаскаран, в Перу. На восьмой день здоровых у нас оставалось лишь трое: Берардини, Сеньёр и я; все остальные были больны и даже тяжело больны. И продолжение экспедиции стояло тогда под угрозой.
