Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Лермонтов ухватился за высокий, выступающий из воды камень, чтоб не быть снесенным течением, выдохнул и бултыхнулся в волны. Выскочил, как ужаленный, вытаращив глаза.
— Ух! Ых! Брр!
Оба захохотали. Долго находиться в такой обжигающей воде было опасно. Скользя на камнях, побежали на берег и стали растираться полотенцами.
У Федотова в руках откуда-то появилась фляга.
— А теперь выпейте, Михаил Юрьевич. Чтоб не простудиться.
— Это что?
— Знамо дело: водка.
Огненная жидкость сразу же согрела изнутри. Но оказавшись в пустом желудке, закружила голову.
— Ох, и крепка! — перевел дыхание корнет.
— Зато живительна, — отозвался майор, тоже прикладываясь к фляге.
Федотов предложил зайти в чайхану, расположенную в верхнем караван-сарае. Лермонтов смутился.
— Не могу, Константин Петрович, деньги оставил в нумере.
— А, пустое, корнет: я вас угощаю.
Приглашение, при всегдашней нелюдимости майора, дорогого стоило, и Михаил согласился. Чайхана была шумная, беззаботно-говорливая, как и все чайханы на свете, здесь коротали время после оголтелого базарного дня торгаши и мастеровые. При виде двух русских офицеров все замолчали и уставились на вошедших. Подбежавший чайханщик, кланяясь, предложил сесть за чистый стол. Перебросился несколькими репликами с Федотовым по-тюркски и торопливо побежал за едой и питьем.
— Хорошо вы освоили их язык, — с удивлением заметил Лермонтов.
— Жизнь заставила. Коли надо допрашивать пленных, хочешь не хочешь — освоишь.
— Не могли бы вы дать мне несколько уроков?
— Почему нет? Только не взыщите: я бываю нетерпелив, коли собеседник за мной не поспевает.
— Постараюсь поспевать.
Ели манты (как положено на Востоке, руками), зелень, пили зеленый чай. Конечно, не удержались, и Федотов тайком, чтобы не смущать местных, по пиалкам разлил из фляги остатки водки; выпили, не чокаясь.
Лермонтов полюбопытствовал:
— Сколько лет вы служите на Кавказе, Константин Петрович?
Тот, смахнув с усов крошки, ответил не сразу:
— Уж двенадцать скоро. Начинал с Ермоловым, продолжал с Паскевичем, Вельяминовым, а теперь вот с Розеном. Лучшие годы положил.
— Не жалеете?
— Как вам сказать, Михаил Юрьевич? Прежде не жалел, даже несмотря на мои потери, потому как верил, что России это необходимо. А в последнее время…
— Разочаровались?
У майора скорбно поджались губы.
— Просто устал. Думаю об отставке. В тридцать два года для мужчины еще не все потеряно, жизнь начать сначала не поздно. Есть у меня именьице в Новгородской губернии — там сейчас сестра распоряжается. К ней бы и поехал. — Он помолчал и добавил: — Или в монастырь…
— Да с чего бы это? — удивился Михаил.
— Праведности хочется. Чистоты. Покоя. Грешник — не тот, кто грешил, грешник — тот, кто грешил и не раскаялся.
Дав на чай чайханщику, возвращались в свой караван-сарай уже в темноте. До номера их провожал коридорный с фонарем, и ему тоже пришлось дать на чай. Лермонтов хотел по привычке выставить сапоги за дверь, чтобы их почистили, но Федотов предостерег: тут Кавказ, могут и украсть. Разбирали кровати при зажженной свече.
— Вы читаете перед сном? — спросил майор.
— Да, обычно. Но сегодня увольте. Мочи нет — спать хочу.
— Тогда спокойной ночи. Я же почитаю с полчасика. Привык. Книги Ветхого Завета умиротворяют. Завтра трудный день: за Курой, бывает, налетают банды Шамиля. Нам же непременно надо дойти до вечера до Агдама, а еще лучше, если повезет, до самой Шуши.
Но Лермонтов уже не слышал его, провалившись в сон.
8Самый опасный участок был между Евлахом и Агдамом: здесь, на Карабахской равнине, конница Шамиля часто нападала на обозы. За Агдамом, на отрогах Карабахского хребта, столкновений практически не случалось. Ехали с опаской, ружья и пистолеты наготове. Переправа через Куру длилась долго, мост оказался непрочным и с военной точки зрения уязвимым. Первыми перебрались восемь казаков, между ними — ремонтеры, а затем остальные казаки. Остановку сделали в Барде, где, согласно легенде, вещий Олег, ходивший против хазар, был укушен змеей и умер. Древности — мавзолеи и старые мечети — располагались в центре городка, но осматривать их было некогда. Наскоро перекусили, накормили-напоили лошадей, немного полежали в тени на травке и в начале третьего пополудни опять двинулись.
Речка Хачинай выглядела несерьезной — узкая и неглубокая, хоть и быстрая. Но в тот момент, когда отряд растянулся, переезжая вброд, в воздухе засвистели пули. Казаки открыли ответный огонь, развернули пушку, сделали два выстрела. Горцы ретировались. В результате у русских оказалось двое раненых: молодой казачок в плечо — легко, а Федотов в ногу — и довольно опасно, пуля застряла глубоко. Осмотрев рану, Одоевский (он когда-то начинал учиться на медика, но бросил) побоялся самостоятельно делать операцию, без необходимых для этого инструментов, только наложил жгут от кровотечения.
К Агдаму подъехали в половине шестого вечера. Командиром гарнизона был полковник Вревский — молодой, но, похоже, сильно пьющий человек с глупыми глазами. Он сказал, что пулю из раны мог бы извлечь доктор Фокс, но сегодня утром его похитили горцы и погоня не дала результатов. Есть еще местный брадобрей Камаль, практикующий врачевание, но ему вряд ли можно доверять.
— Наплевать, ведите Камаля, — прорычал Федотов, скрежеща зубами от боли. — Так и так помирать, ну а вдруг он вылечит?
Побежали за брадобреем. Он предстал перед ремонтерами — турок в феске и шальварах, с иссиня-черными от щетины щеками и глазами навыкате. Но по-русски говорил бойко.
Осмотрев рану, посерьезнел.
— Водка есть?
Вревский распорядился, живо принесли целую бутыль. Брадобрей налил два стакана: первый дал Федотову, а из второго сполоснул руки и остатками протер нож, заменявший ему скальпель. Опустился на колени перед раненым (тот лежал на скамье), приказал держать больного за руки и ноги, произнес какие-то молитвенные слова и приступил к операции.
Водка — не наркоз, хоть и облегчает страдания, но не слишком. Мужественный майор не кричал, не ругался, лишь слегка постанывал и от боли плакал: слезы катились градом. Наконец Камаль извлек пулю, взвесил на ладони, оценил со знанием дела.
— Вай-вай, этот ядрышко можно на медведь охота!
Он начал зашивать рану. Тут Федотов потерял сознание, и пришлось хлестать его по щекам, чтобы привести в чувство.
Брадобрей со вздохом встал с колен, попросил полотенце и воды. Все повеселели, стали благодарить турка. Он застенчиво тер ладони, красные от крови, и отшучивался устало:
