Александр Авдеенко - Наказание без преступления
— Здравствуйте! — еще раз, с подчеркнутой приветливостью сказал незнакомец и легко и быстро поднялся ко мне на паровоз, протянул руку. — Очень рад познакомиться. Вашу книжку я прочитал еще в Москве. Хорошая повесть.
Отмалчиваюсь и теперь. Кто он? Неужели и в самом деле разыскал меня только для того, чтобы познакомиться?
Смотрит на меня с радостным любопытством, как на писаную торбу. Голова чуть склонена к правому плечу. Глаза слегка косят, как у Катюши Масловой из «Воскресения». Очень симпатичный взгляд, привлекательный.
Первый раз в жизни вижу этого великана, не знаю, кто он, инженер, хозяйственник, журналист или партработник, но чувствуется, что занимает пост на ответственном участке.
— Сколько вам лет? — спрашивает незнакомец.
— Двадцать шестой пошел.
— Только и всего?
— Разве это мало?
Горький при встрече тоже удивился моему возрасту.
Незнакомец будто понял ход моих мыслей.
— Скажите, сильно изменилась рукопись после того, как ее отредактировал Горький?
— Совсем не изменилась.
— Неужели Горький не сделал никаких замечаний?
— Сделал. Но совсем немного.
— А где рукопись теперь?
К счастью, оказалась в моих руках. Как ни старались работники альманаха «Год XVI» зажилить, я все-таки оставил ее у себя. Говорю об этом незнакомцу.
— Прекрасно! Я к вам заеду и посмотрю рукопись. Можно?
— Вы меня знаете, а я вас — нет. Не пора ли познакомиться?
Он засмеялся и опять протянул свою ручищу.
— Пора! Я Бесо Ломинадзе, секретарь горкома и парторг ЦК на Магнитке.
Бесо Ломинадзе? Знакомый незнакомец. Назначен сюда совсем недавно. Но я много слышал о нем. Знаю его биографию. Член подпольного партийного комитета в Баку. Работал там в самом пекле контрреволюции. Пробивался сквозь фронтовой огонь в красный Дагестан, чтобы встретиться с посланником Ленина Микояном. Много раз видел Ленина, разговаривал с ним. Избирался секретарем ЦК КП(б) Грузии. Работал секретарем Исполкома Коммунистического Интернационала молодежи. Был первым секретарем Закавказского крайкома. Членом ЦК. За выступление на Пленуме ЦК в тридцатом году был выведен из ЦК. Но доверия, видно, не потерял. Прислан на Магнитку парторгом ЦК.
До чего же вовремя появился на моем пути этот симпатичный грузин-великан. Вот с кем можно посоветоваться. Вот кто может помочь.
— Ну как, молодой писатель, вам работается? — спрашивает Ломинадзе.
— Хорошо! — против воли сорвалось у меня привычное слово. Собирался одно сказать, а выпалил другое.
— Хорошо?.. А я был уверен, что вам сейчас очень и очень трудно.
— Почему трудно? — спрашиваю я с деланным изумлением. Противно притворяться, но все-таки притворяюсь. Зачем разыгрываю из себя недотепу? Привычка, нажитая еще с детских времен.
Ломинадзе не догадывается, в какой тупик я сам себя загнал. Или делает вид, что не догадывается.
— Всем писателям трудно писать вторую книжку. А может, вы исключение, а?
И я взял да и сознался напрямик, без всяких вступительных оговорок, во всем, что переживаю.
— Да, верно, мне сейчас очень и очень трудно. Не могу работать на паровозе, как прежде. Хочу и не могу. Но и писать тоже не могу как следует. Надо сосредоточиться на чем-нибудь одном. Известное дело, за двумя зайцами погонишься…
— Хотите стать вольным художником? Правильно я понял вас?
— Я не собираюсь совсем бросать паровоз. Временно, на какие-нибудь полгода. Пока доведу до конца новую работу.
— Рано вам и очень опасно профессионализироваться. Не следует порывать естественных связей с заводом. Надо как можно больше накопить жизненных впечатлений. И что же сейчас вы пишете?
— Роман о Магнитке.
— Вот как!
— Почему вы удивились?
— О чем же роман, о каком времени?
— О рождении Магнитки. О людях, стоящих у ее колыбели.
Ломинадзе поскучнел. Почему?
— Котомку Микулы Селяниновича хотите оторвать от земли?
— Думаете, не одолею? — спросил я.
— Писавшие о Магнитке литераторы не сумели понять истинных ее проблем. Крепкий это орешек. Хорошим начальником строительства до поры до времени был Яков Семенович Гугель, а потом заспотыкался. Перед моим отъездом сюда мы с товарищем Серго долго толковали о Магнитке. Построили великолепные, по последнему слову техники, домны и мартены, прокатные станы и коксовые печи. Таких и в Америке не найдешь. Но не позаботились о кадрах, о том, кто будет работать на новейших агрегатах. Понадеялись на старых, демидовской закваски, сталеваров, горновых и прокатчиков да на южан, донецких рабочих. Не подготовились к освоению завода. Были уверены: нет таких крепостей, которые мы не могли бы взять с ходу. Не взяли! Каждый день в цехах аварии. Выходят из строя дорогие, сложнейшие машины. Бывший крестьянин не умеет обращаться с машиной. Вот вам о чем надо сейчас писать. Надо полным голосом сказать правду. В силах вы это сделать?
На другой день, в субботу, после обеда в дверь моей комнатушки настойчиво постучали. Отрываюсь от недописанной страницы. Кого принесла нелегкая?
— Да, да! — кричу я недобрым голосом. — Входите!
На пороге — Бесо Ломинадзе. Пригибая в дверях голову, входит. В руках — две толстенные книги в старинных переплетах.
— Тяжелющие!.. Теперь эти кирпичи — ваша собственность. Божественный Монтень. Увлечение моей молодости.
Монтень? Кто такой? Чем и когда прославился?
— Флобер считал, что писатель, не знающий Монтеня, не имеет права писать. Серго зачитывался Монтенем в казематах Шлиссельбургской крепости. Толстой включил Монтеня в «Круг чтения».
Спохватился, вспомнил, зачем разыскал меня в соцгороде.
— Где же рукопись? Дайте взглянуть на нее.
Достаю из стола пачку серой грубой бумаги, показываю страницы, на которых Горький ставил след своего синего карандаша.
Медленно перелистывает рукопись, закрывает папку.
— Хотите поехать со мной в горы, на Банное озеро?
Еще спрашивает! Едем!
Бесо Ломинадзе — настоящий партийный руководитель. Чувствует себя как рыба в воде на литейном дворе домны, на трибуне, за столом президиума, за шахматной доской в клубе ИТР. Одинаково приветлив в разговорах с подручным горнового, малограмотным пареньком, вчерашним деревенским пахарем, и со знаменитым Свицыным, китом русской металлургии. Вот человек! Таких я еще не встречал. Даже не верится, что в тридцатом году он в чем-то загибал. Верный и преданный большевик. Не будь это так, его бы не прислали к нам парторгом ЦК. Говорят, и сам Сталин простил Бесо ошибки и, как в старое время, любит его.
