Фрау Томас Манн: Роман-биография - Йенс Инге
Если принять на веру рассказы детей и добавить еще некоторые подробности, услышанные Голо от матери, которая, подобно Хедвиг Прингсхайм, вела дневник о детских годах старших четверых детей (к сожалению, эти дневники пропали, хотя двое младших пользовались ими в работе над своими воспоминаниями), то нетрудно согласиться с его утверждением, что первые десять лет замужества матери были самыми счастливыми в ее жизни. Не оправдались страхи Томаса Манна по поводу того, что брачные узы помешают совершенствованию его художественного мастерства, — его литературное творчество отнюдь не пострадало от женитьбы. Скорее наоборот, от предложений издателей не было отбоя, тиражи росли, увидел свет новый роман «Королевское высочество», уже завершалась работа над новеллой «Смерть в Венеции» — результат предпринятого вместе с Катей и братом Генрихом в мае 1911 года путешествия в Бриони и затем в Венецию. Молодая жена упивалась растущей славой своего мужа и всегда сопровождала его в поездках, если только этому не препятствовали заботы о детях и доме; так ей довелось вместе с ним поехать и во Франкфурт на постановку его драмы «Фьоренца».
Словом, они представляли собой «солидную буржуазную семью»; мечта Кати иметь много детей осуществилась, она была постоянно занята и производила впечатление «милейшей» и «счастливейшей» женщины, несмотря на то, что у нее было предостаточно поводов для волнений из-за строптивости непослушных детей — если верить ее матери — и недобросовестности прислуги. «Мне кажется, ей свойствен инстинкт материнства, это по-настоящему ее сфера», — писала Хедвиг Прингсхайм еще в марте 1907 года одной из своих подруг.
И все же мать одолевали сомнения: «Мне кажется, произвести на свет четверых детей за пять лет — излишняя поспешность для такой хрупкой маленькой женщины». Опасение, как выяснилось впоследствии, имело под собой основание. Во время следующей беременности, через год после рождения Моники, у Кати случился выкидыш.
«25.3.1911. Звонил Томми: Катя заболела. Тотчас поехала к ней на машине, застала ее в постели с температурой сорок, ее сильно знобило; приехавший вскорости доктор от Фальтина констатировал возможность выкидыша на втором месяце беременности, но ее состояние не вызвало у него опасений. Однако я сочла необходимым остаться у Кати на ночь и сообщила об этом по телефону домой».
«26.3.1911. Ночью ни на минуту не сомкнули глаз из-за непрекращающихся [у Кати] болей и жара».
Врач, тем не менее, не терял надежды на спасение ребенка, он советовал не опережать события. Мать наняла сиделку и взяла на себя все заботы по дому. Зятя и детей отправили обедать на Арчисштрассе, а стол для празднования дня рождения Голо готовили в комнате больной Кати. Через четыре дня «открылось кровотечение», и, очевидно, доктор Фальтин решил все-таки прервать беременность.
«1.4.1911. Катя очень ослабла из-за предложенного Фальтином упражнения, способствовавшего выходу эмбриона естественным путем, что окончательно измучило ее».
Катя очень тяжело перенесла последствия апрельского аборта. Поездка супругов на отдых в Венецию в апреле 1911 года была прервана из-за разразившейся там эпидемии холеры, не помогло выздоровлению и лето, проведенное в Тёльце. С августа 1911 года в записях Хедвиг Прингсхайм все чаще появляются строки о бронхиальной инфекции, о «легочном кашле» дочери, который не поддавался лечению домашними средствами: «Кате очень плохо, вечером постоянно поднимается температура».
Томас Манн пригласил надворного совета ника доктора Мая, светило в медицине, который одиннадцать лет тому назад удостоверил его непригодность к военной службе. Он ничего не обнаружил «в Катиных легких», но тем не менее рекомендовал ей отдых в горах, о котором в тот же день и было решено во время «семейного чаепития». Это получилось весьма кстати, поскольку Альфред и Хедвиг Прингсхайм уже давно запланировали поездку в Силс-Мариа. Они уехали 2 сентября, «они» — это Хедвиг Прингсхайм с дочерью и сыном Петером. Альфред отправился к ним десять дней спустя. Томас Манн с детьми и прислугой остался пока в Тёльце.
Каким бы приятным и интересным ни оказалось общество в Силс-Мариа — они повстречали там Либерманов, Бонди и многих других знакомых, — пребывание там не улучшило Катиного состояния. Температура не снижалась, и уже через день после возвращения домой пришлось вызвать тайного советника Фридриха фон Мюллера, одного из знаменитых терапевтов того времени и директора клиники медицинского университета. Однако и он не обнаружил причины повышения температуры, поэтому фрау Томас Манн отправилась в Тёльц к своей семье.
В последующие месяцы тайный советник фон Мюллер, консультировавший Катю Манн, так и не смог определить ее болезнь. И тут — как всегда! — Хедвиг Прингсхайм опять взяла инициативу в свои руки и раздобыла сведения о санатории в Аросе. Но прежде чем окончательно объявить о своем решении, она проконсультировалась еще у одного нового врача, доктора Борка, «который утверждал, что у Кати, вне всяких сомнений, катаральное воспаление верхушки легкого и рекомендовал лечение сывороткой», при этом он произвел — во всяком случае, на мать — «впечатление незаурядной личности»: «в какой-то степени à la пастор Кнайп» [50], но вполне серьезный человек.
Как-то раз этот самый доктор Борк упомянул в разговоре один санаторий в расположенном неподалеку Эбенхаузене, где применялась серотерапия, и вот уже через несколько дней, после еще одной консультации «здравомыслящего» надворного советника Мая, который, очевидно, ничего не имел против рекомендованной терапии, мать и дочь осмотрели предложенную им в санатории подходящую комнату и остались там на обед, чтобы получить представление о людях, лечащихся там; обе сочли «общество» — «за столом собрались пятнадцать пациентов» — «не очень интересным», но тем не менее дали согласие на прохождение тамошнего курса.
Через несколько дней Катя переехала в Эбенхаузен, где без особого труда ее могли навещать мать и дети. Кроме того, она сама регулярно наезжала в Мюнхен к доктору Борку, который делал ей инъекции. Первое время казалось, что ее здоровье пошло на поправку, однако очень скоро наступило резкое ухудшение, и мать, вернувшаяся после поездки к берлинским родственникам, нашла дочь в весьма плачевном состоянии, вызывающем опасения. Сомнений не было: виновницей развития болезни явилась серотерапия, и Хедвиг Прингсхайм не медля — вопреки заверениям доктора Борка, не видевшего повода для беспокойства, — договорилась с фон Мюллером о консилиуме, после чего предложила отправить дочь на лечение в Давос. Против такого решения у тайного советника возражений не было.
На следующий день — 7 марта 1912 года — она сообщила дочери и зятю о своих намерениях. «Советовалась с Катей и Томми по поводу Давоса, пока безрезультатно».
Однако три дня спустя было решено ехать. «Одиннадцатого марта, десять часов утра: отъезд в Давос с Катей; Томми и Хайнц провожают нас до вокзала».
Обо всем этом свидетельствуют записи матери, и нет ни малейших оснований сомневаться в их достоверности. Даже если согласиться с ее ролью заботливой «подруги» (как часто называла себя в письмах к дочери Хедвиг Прингсхайм), а также принять во внимание, что хлопоты о Кате помогали ей перенести тяжесть утраты сына, все же вызывает удивление, с какой настойчивостью Хедвиг Прингсхайм вмешивалась в жизнь семьи Манн, равно как и тот факт, что дочь, а нередко и зять — почти всегда соглашались с ее руководящей ролью. Порой кажется даже, будто дочь сама принуждает ее к такой опеке, потому что в своей новой роли не может, как ей кажется, обойтись без постоянного руководства матери, а часто и без ее помощи. Рождение за столь короткий срок четверых детей привело к стремительному увеличению домашнего хозяйства, в связи с чем назрела необходимость переезда в значительно больший дом, в особенности после появления на свет Моники; к этому вынуждали и не вполне подходящие условия для работы мужа, который, хотя тесть и оказывал им материальную помощь, должен был своим писательским трудом кормить семью. Все эти обстоятельства требовали безотлагательных забот хозяйки и ежедневного кропотливого труда. К тому же необходимо было поддерживать общественное реноме, которое, правда, даже в сравнение не шло со стилем жизни тестя, но хотя бы могло позволить считать царящую в доме Маннов атмосферу культурной и интеллигентной.
