Фрау Томас Манн: Роман-биография - Йенс Инге
«7.6.1910. В семь позвонили, что с трех часов у Кати начались схватки, а в половине восьмого мы узнали о появлении на свет маленькой девочки. Мы быстро оделись и на велосипедах помчались туда; в доме все уже было приведено в полный порядок, Кёкенберг и доктор Фальтин очень довольны. Катя лежала бледная, но счастливая. Рядом с ней — Моника — весом в семь с половиной фунтов и не такая уж страшненькая. Томми сказал, что на сей раз Фальтин вел себя не так, как обычно. Но поскольку оба господина к окончательному решению пришли только около семи, когда сильные схватки уже прекратились, то нельзя сказать, чтобы они так уж переутомились. Потом мы все вместе выпили чаю, и я отправилась на свою физкультуру, где было вовсе не до мыслей о малышке».
Слава Богу, все, вроде, оказалось в полном порядке, что явилось большим облегчением для семьи, жизнь которой в последние месяцы в очередной раз была омрачена известиями о судьбе старшего сына Прингсхаймов. В начале января из Южной Америки пришло известие о его смерти. Указывалась причина — несчастный случай, однако вскоре возникли подозрения, в особенности у матери, что произошло нечто куда более страшное: Эрик не погиб от несчастного случая и даже не отравился нечаянно, как утверждали слухи; он был отравлен, отравлен женщиной, на которой совсем недавно женился в Аргентине, и таким способом она избавилась от него ради какого-то любовника. По решению родителей тело сына — с помощью надежных поручителей — было перевезено в Берлин, где втайне от пребывавшей в глубоком трауре жены, которая сопровождала гроб мужа и после похорон нанесла визит его родным в Мюнхене, было произведено вскрытие, однако «не давшее ничего, что противоречило бы показаниям этой женщины». «Я никогда не узнаю, как и почему умер Эрик, — писала Хедвиг Прингсхайм своему другу Хардену. — Но как бы там ни было, я уверена, что эта женщина — его убийца». Тем не менее, она ничуть не сомневалась в том, что «бедный Эрик [в конце концов] сам виноват» в собственной гибели, и это больше всего удручало ее.
Несмотря на горестные события, которые, очевидно, еще долгое время угнетали семью (во всех воспоминаниях внуков непременно присутствует рассказ in usum Delphïni [47] об одной непостижимой, стоящей за пределами человеческого понимания опасности, которая исходила от вымышленной истории о гибели незнакомого им дяди, упавшего с лошади), — жизнь в семействе Маннов шла своим чередом. Пока Томас Манн несколько недель находился в санатории Бирхео в Цюрихе, чтобы поправить здоровье, подорванное работой над новым романом «Королевское высочество», каждодневные насущные заботы о детях помогли оставшимся в Мюнхене женщинам пережить случившееся несчастье. Проведенные в Тёльце летние месяцы довершили остальное; мать и бабушка видели, как самые маленькие подрастали, а кто постарше — начинали осваивать райский уголок, куда их привезли. Намерение построить в Тёльце летний дом оказалось очень умным и дальновидным решением.
Тёльц на долгие летние месяцы превращался в загородное жилище Маннов; это, конечно, был не Родаун, летняя резиденция глубоко почитаемого Гофмансталя, однако дом в Тёльце немного напоминал поместье на Хиддензее Герхарта Гауптмана, еще одного кумира Томаса Манна; зато большой сад, раскинувшийся на пяти моргенах [48] земли, теннисный корт и маленькая мастерская делали его даже более представительным. «Десять комнат и две девичьи светлицы, ванная, прачечная и множество подсобных помещений, балконы и большая закрытая веранда» в «абсолютно тихом зеленом месте» с видом «на горы и долину Изара. Совсем неподалеку» лес и купальня.
В доме в Тёльце, построенном осенью 1908 года, спустя всего несколько месяцев после рождения Голо, семья провела свои самые счастливые и беззаботные дни. «Когда я вспоминаю о детстве, — пишет Клаус Манн в ранней автобиографии „Дитя этого времени“, — перед моим мысленным взором тотчас возникает Тёльц». Трое других детей тоже слагают Тельцу хвалебные гимны. «Там, в том времени, — рассказывает Моника в своих воспоминаниях „Прошлое и настоящее“, — живет не подвластный годам прочный, элегантный дом с комнатами, обшитыми деревом, устланными коврами; обитает золотисто-коричневый болотный лунь; заросли малины, которую мы собирали, соревнуясь друг с другом, тянутся вдоль опушки леса; на нас светло-голубые крестьянские платьица, а рядом мама в длинном белом льняном платье с болгарской вышивкой, с прической, как у Гретель, похожая на прекрасную сказочную крестьянку».
До сих пор неясно, почему же все-таки Катя и Томас Манн, спустя всего лишь шесть лет со дня постройки дома в Тёльце, решили отказаться от этого настоящего рая для детей. Уже в июле 1914 года в приложении к «Нойе Рундшау» появилось набранное крупным шрифтом объявление о продаже дома с детальным описанием внутреннего устройства каждого помещения: «СОВРЕМЕННЫЙ ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ. Загородный дом Томаса Манна на курорте Тёльц…» Можно предположить, что это было вызвано строительством виллы в Герцог-парке, на которое они решились в ноябре 1912 года. На счастье детей, в те предвоенные годы на дом не нашлось покупателя, так что семья еще в течение трех лет наслаждалась жизнью в поместье, пока наконец в июле 1917 года оно не было продано в счет военного займа — далеко не лучший конец для места, о котором у детей сохранилось столько романтических воспоминаний.
Тем не менее, картина сельской идиллии, описанная Катей Манн, не теряет своей прелести для читателя даже спустя почти сто лет: вот в пруду детей учат плавать, вот из шланга они поливают сад, идут в поход… И восстановить эту картину можно не только по рассказам Кати и ее детей, но и — не в последнюю очередь — благодаря интервью писателя, данного одному венгерскому журналисту, посетившему семью Манн в августе 1913 года.
…На одной вилле в гористой местности, возле самой опушки леса, куда не заглядывает ни одна живая душа, живет Томас Манн, величайший романист нынешней Германии. Ему принадлежат дом и громадный, обнесенный забором сад, благоухающий цветами, отсюда открывается вид на долину и город, а с большой террасы угадываются в голубом мареве очертания Баварских Альп. На шум мотора из калитки сада выходят четверо веселых ребятишек. Светловолосые, голубоглазые, в зеленых с красной шнуровкой рабочих халатиках. «„Мы дети Томаса Манна“, — заявляют они». Очевидно, им было привычно занимать гостей, поскольку хозяйка дома, «хрупкая, красивая женщина невысокого роста, с необыкновенно живыми глазами», вышла к гостям — как водится — лишь когда подошло время чаепития.
«Как видите, здесь мы живем только летом», — сказал Томас Манн, обращаясь к своему венгерскому гостю, который, судя по всему, ему очень понравился. Во всяком случае, он разразился длинной тирадой по поводу тех вещей, что обычно занимают мажордома. После знакомства с садом он показал дом: «семь больших уютных комнат, очень элегантно обставленных, с должным количеством скульптур, картин и персидских ковров». Из рабочего кабинета с тремя окнами открывайся «вид, чарующий взор», тут же обратили на себя внимание телефон и книги: роскошный коллекционный экземпляр «Смерти в Венеции» рядом с шикарным изданием «Фридриха Великого», иллюстрированного Адольфом Менцелем, и «Илиада» Гомера.
Тем временем жена хозяина дома незаметно оставила мужчин наедине. Томас Манн рассказывал своему гостю, что часто они вдвоем гуляют по саду и лесу и он делится с ней «своими планами»; ей «первой» он показывает «свои работы». К моменту расставания хозяйка вновь так же незаметно оказалась на своем месте, неожиданно появились и дети. «Все семейство провожало меня до садовой калитки, четверо шалунов пожелали мне доброго пути, а писатель и его супруга еще раз напомнили, что двери их нового мюнхенского дома всегда открыты для желанных гостей и они будут рады видеть меня в нем».
Да, Манны были очень гостеприимны, это все подчеркивают. Но приезд друзей вызывал у них особенную радость. «Мы любили почти всех друзей наших родителей, потому что они привозили подарки и сенсационные новости», — признавался Клаус Манн в своих воспоминаниях и первыми называл Бруно Франка и Ханса Райзигера [49]. «Бруно Франк приехал с чудесной игрушкой» и появился перед восхищенной детворой около одиннадцати утра в «роскошном купальном халате», ну прямо «сказочный король». После обеда, пока родители отдыхали (это тоже был святой обычай Тёльца), он читал нам стихи: «Он выбирал наиболее известные произведения, такие как „Проклятие певца“ и „Ученик волшебника“. Мы просто умирали от наслаждения и блаженства, когда он переходил с громового голоса на едва слышный шепот». Что же касается второго друга, Ханса Райзигера, который, по воспоминаниям Клауса, появлялся в Тёльце «неизменно в белых брюках для тенниса и всегда сильно загорелый», то его дети любили по большей части из-за слухов, утверждавших, будто он отличный лыжник. Они «необычайно гордились тем, что могут соревноваться в беге и плавании с настоящим спортсменом».
