Корней Чуковский - Дневник. 1901-1921
[Пропущено переписанное по-английски стихотворение R. Browning’a «Confession». – Е. Ч.]
Получил деньги, – и подарок от дорогой своей сеструни – 5 карбованцев, так трудно ею заработанных. Купил Теккерея «Снобы» и Браунинга «Plays»[37]. Читал великолепную «Прозерпину» Свинборна – несколько раз.
Получил от Демченко письмо – завтра в Kew[38] не едет. Был у него. Играл в шахматы – получил 2 мата. Потом клуб – беседовал с этим очень умным рабочим-католиком, который изучил испанский язык: нос приплюснутый, подбородок выдается – истый убийца, а улыбка, как у ребенка. Я говорил ему, что англичане не умеют наслаждаться красотой мыслей, они только смотрят, верны ли те или нет. Приводил в пример Гексли, который обрушился на Руссо – и попутно разрушил Шопенгауэра и т. д. Велика штука – разрушить Шопенгауэра. Это, небось, мой Коля уже умеет. Но красоту жизнеощущения… Ах, да, – днем читал «Пенденниса», лежа на постели (купил сегодня шляпу), Китса читал – сонет о Чаттертоне – не нравится*. Гимнастикой занимался. Теперь разденусь и за Теккерея. Что Маша теперь? Мамочка? Мне просто неземным счастьем кажется повидать их всех – и эту дорогую, так неумело и хорошо ласковую сестру мою. Я мамочкино лицо знаю, как ничье. В нем все так трогательно, так любовно. Я его ношу повсюду, со всеми его улыбками. Милые мои!
19 июня. Получил письма от Кармена, от Маши. Сейчас буду писать дорогой моей сеструне.
20 июня. Слова заучиваю из Браунинга. Решил делать это каждый день. Жду газет и писем. Дождусь – иду в бесплатную читальню. Браунинг по мне, я с ним сойдусь и долго не расстанусь. Его всеоправдание, его позитивистский мистицизм, даже его манера нервного переговаривания с читателем – все это мне по душе. Но язык трудный, и на преодоление его много времени пойдет.
Мильон иль два – иль менее, иль боле —
Моей покорны воле.
Один лишь раб – не знаю почему —
Ослушен был веленью моему.
28 июня. Только что – после обеда – перевел такие строки из Свинборна:
О, пусти мои руки, о, дай мне вздохнуть.
Пусть роса охладит мою жаркую грудь.
А луна! Как нежна на цветах ее сень;
Как цветок, она тянется к небу прильнуть…
Ах, уж день недалек, недалек уже день…
Исцелована вся я лежу, и наш сад
Мне для ложа отдать мураву свою рад,
И хочу я тебя, как полдневная тень
Хочет ночи, как полдень, влюбленный в закат.
Ах, уж день недалек, недалек уже день.
Властелин мой! Молю: отдохни, не целуй!
Разве отдыха слаще шальной поцелуй?
Да? Так вот он, возьми, мой июньский цветок,
Мою розу; она – как лобзанье нежна.
Недалек уже день, ах, уж день недалек.
29 июня.
Ах, отнимут огни этих первых лучей
Ночь у дня и восторги у страсти моей.
А пока – в полнолунье – люби же меня,
Хоть бежит уже тьма от рассветных огней.
О! Зачем этот день? О, не нужно мне дня.
Вот уж падает сердце, уж кровь не слышна.
Наша жизнь там смолкает, где громче она.
Путь любви меж убитых любовью – и там
Она кровь их возьмет, если кровь ей нужна.
Скоро день. О, зачем? Он не надобен нам!
Если хочешь, убей меня. Хочешь – убей
И багряный восторг отыми у скорбей.
Разметай виноград, пока сладок в нем сок.
Лучше смерть для меня, чем для страсти моей.
Недалек уже день, ах, уж день недалек.
30 июня. Начал стихотворение Ленского. Написал корреспонденцию об иммигрантах*. От Манички получил письмо: пишет, что сына моего зовут Харлампий и что Липа будет его крестной кумой. Сегодня ровно месяц, как мой Харлампий явился на свет. Каким-то ему этот свет покажется? Ни от З. Венгеровой, ни от Э. С.* ответа еще нету. Корреспонденций моих в газете тоже уже неделя как не было. Я не унываю. Сегодня был Демченко. Приходил прощаться и на прощание дал мне мат… Сегодня мне как-то тяжелее отсутствие своих. Странно. Я даже рад, что Лазурский ворочается.
1 июля. Вот что я вчера написал:
… И не ждешь пред собою ни жажды,
Ни поздних скитаний, ни гроз.
И знаешь ответы на каждый,
На каждый забытый вопрос.
И знаешь, зачем ты и где ты,
И твердо идешь меж могил.
И хоть не сверкают кометы,
Но вот – ты свечу засветил.
Твое завтра – сегодня готово,
С утра ты куешь вечера,
И не жди ты покрова ночного —
Не взял ты свой молот с утра.
А я – ничего я не знаю,
И рассвет, и закат я люблю.
Я не верю певучему маю,
Я о вере пою февралю.
И волну я люблю, и утесы,
Как венок, свои грезы плету.
Для ответов я знаю вопросы,
Для вопросов я знаю мечту.
2 июля.
И за ласку речного изгиба,
Уходящего в яркую тьму,
Кому-то кричу я: спасибо!
И рад, что не знаю, кому.
Сегодня узнал о смерти Уотса. Написал о нем корреспонденцию*. Перевел две строфы Свинборна.
Играл с поповичем 4 партии в шахматы и все четыре выиграл. Корреспонденций моих не печатают уже неделю. Жду Лазурского – сказал, что сегодня вернется. Буду сейчас читать «Пенденниса».
10 июля. Читаю Ренана «Жизнь Иисуса». Решил выписывать все, что пригодится для моей фантастической книги о бесцельности. Мои положения таковы: бесцельность, а не цель притягательны. Только бесцельностью достигнешь целей. Отведу себе здесь несколько страниц для выписок.
25 VII.
Ты любил ее робко, эту жизнь многоцветную,
Без надежды пред ней ты молился в тиши.
Без рыданья принес ты ей грусть безответную
Стыдливо прекрасной души.
Как сияньем заката – печалью повитая
Без рыданий рыдала молитва твоя.
Как неспетая песня, как радость забытая,
Как могила, неведомо чья.
И из сердца великого, сердца влюбленного
По капле, по капле сочилася кровь,
И какого-то неба – иного, бездонного,
Без надежды просила любовь.
И стыдливо душа невозможного чаяла,
О вечном минуту моля,
И в безбрежности вечного тихо растаяла
В тихих лучах небытья.
Как покорного вечера благоухание,
Как безропотно тихий закат,
Как весенней любви, как любви трепетание,
Как первой любви аромат…*
27 июля, среда. Сегодня утром Лазурский получил от В. Брюсова письмо, где очень холодно извещается, что моя статейка о Уотсе пойдет*. От наших сегодня ни строки.
29 июля, пятница. Вечер. Писем от наших все нет. Вечер. Я перевожу Свинборна для своей статейки о нем*. Вот что я написал:
И пальм, и лавровых ветвей,
И грудей, дрожащих весной,
Они голубиных нежней —
Эти груди у нимфы лесной.
Ты возьмешь ли все крылья страстей,
Весь восторг домогильный возьмешь?
Эту песнь убегающих дней,
Что звучит, будто лиры дрожь,
Лиры, сокрытой в цветах,
Чьи струны дрожат, как огонь.
О! Ты все повергаешь во прах,
Но этого, бедный, не тронь.
Ах, изменчиво жизни крыло,
И смертный минуту живет.
Минута – и это прошло,
Пускай же идет, как идет.
Из живущих под небом никто
Свою смерть не умел пережить,
И достаточно слез пролито,
И грустно для грусти грустить.
Уж царствуют новые боги,
Их розы сломили ваш меч.
Они добродушны, нестроги,
Нежна их тихая речь.
1 августа, понедельник. Предисловие к «Онегину»*. Будь я рецензентом и попадись мне на глаза этот стихотворный роман – я дал бы о нем такой отзыв: Мы никак не ожидали от г. Чуковского столь несовершенной вещи. К чему она написана? Для шутки это слишком длинно, для серьезного – это коротко. Каждое действующее лицо – как из дерева. Движения нет. А что самое главное – отношение к описываемому поражает каким-то фельетонным, бульварно-легкомысленным тоном. Выбрать для такой вещи заглавие великого пушкинского творения – прямо-таки святотатственно. Стих почти всюду легкий, ясный и сжатый… В общем, для «железнодорожной литературы» – это хорошо, но не больше.
4 августа. Сочиняю поздравительный стих Олимпиаде Прохоровне:
Достойно Ваши именины
Воспеть – я не могу никак.
Мой стих не стоит и полтины,
Мне платят только четвертак
За строчку. А сказать стихами
«Желаю вам того-сего» —
Ведь это, посудите сами,
Не стоит ровно ничего.
И потому я вам ни слова,
Ни слова не скажу такого.
Я не скажу: пошли вам боги
Всего, что просите у них.
Я знаю, что от слов таких
И белый покраснеет стих.
Я знаю: ни один двуногий
Своих желаний не достиг
Таким путем. Мы сами, сами
Должны добыть, чего хотим,
И только нашими руками
Мир вожделенный достижим.
(Простите стих головатючий —
Придумать не могу я лучший.)
И потому я вам желаю,
Чтоб вы желали – пожелать.
Иных желаний я не знаю,
И не желаю вам узнать.
Иль нет: уже не за горами
Тот праздник ваших именин,
Когда я кликну: сын мой, сын,
Надень-ка чистый казакин,
Идем с тобою к крестной маме,
Там угостят нас пирогами.
Тогда – ужель тебе, Аллах,
Молебный голос мой не слышен?
Да будет в этих пирогах
Начинка сладкая из вишен.
Но здесь конец сему листочку,
И потому я ставлю точку.
Август. Ночь на 22-е. Это шестая ночь, что я не сплю. Зуб. Никогда в жизни не знал таких мучений. Купил вечером лекарство против невралгии; там сказано: по 2 ложки – не больше. Я выпил почти всю бутылку, и нервы поднялись еще больше. В голове мутится: ни одной мысли не могу довести до конца.
