Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны
Вокруг Басаева толпились высокие чины дагестанской милиции, а он сидел на ступенях автобуса и ждал, пока наладят связь с Москвой по спутниковому телефону. Он хотел получить какие-то дополнительные гарантии безопасности после пересечения границы Чечни, территория которой считалась зоной наведения конституционного порядка и как бы формально развязывала военным руки для нажатия на курок. Несколько часов заложники парились в автобусах – духотища была невыносимой. Их только ненадолго выпускали на улицу по два-три человека, а в туалет их сопровождали попарно местные омоновцы и боевики.
Наконец часа в четыре Шамиль дал команду «По машинам!» и мы тронулись в сторону Чечни. По прямой от Хасавюрта до границы не более десяти километров, но нас опять пустили такими объездными и извилистыми горными дорогами, что один из автобусов не выдержал и отказался ехать дальше. На его починку ушел еще час. Мы проезжали по Новолакскому району Дагестана, по тому самому району, куда в августе 1999 года вторгся Басаев, возможно, с теми же самыми боевиками, которые транзитом проехали его летом 1995 года.
На подъезде к конечному пункту, чеченскому аулу Зандак, нашу колонну встретили Аслан Масхадов и младший брат Шамиля Ширвани Басаев, которые ехали на переговоры с российской стороной в сопровождении представителей ОБСЕ – Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Переговорный процесс после захвата Буденновска заметно активизировался, ибо опасность расползания войны за пределы Чечни отрезвила многих политиков. Басаев и Масхадов, сев на корточки у обрывистой обочины, недолго переговорили. У последнего в руках был блокнот, на записи в котором он указывал карандашом. Судя по жестам и мимике, речь шла о каких-то конкретных пунктах.
Зандак – небольшой горный аул с саманными домами и маленькой старенькой школой, где занятий как таковых не было уже, наверное, лет пять. На единственную ровную площадку в центре этого аула на горе мы и заехали колонной. Местные жители встретили нас одобрительными возгласами и улыбками. Проехавший вверх по аулу рефрижератор с 14 трупами погибших боевиков местные женщины проводили плачем и причитаниями. Фура с холодильником ехала с нами из самого Буденновска.
Простые зандаковские крестьяне поочередно подходили к Басаеву, здоровались с ним с почтением, что-то говорили по-чеченски и отходили, чтобы дать поздороваться с ним другим. Шамиль почти ничего не говорил, тихо отвечал на приветствия, едва заметно улыбался и устало кивал головой.
– Шамиль, вы чувствуете себя героем? – выкрикнул мой коллега Александр Харченко.
– Нет, – серьезно и тихо ответил Басаев, – я отношусь к этому философски – сегодня превозносят, завтра эти же люди могут и проклясть.
Как в воду глядел.
– Когда мы отъезжали со двора больницы, вы сказали: «Простите, если можете». Но медсестры, выглядывавшие из окон, не слышали вас. Что вы хотели этим сказать? – спросил я о том, что, на мой взгляд, было важнее всего.
– Я хотел сказать, что жалею о том, что случилось. Честно говоря, я чувствовал себя скотиной, когда мне, ради спасения своих раненых бойцов, пришлось отойти и закрепиться в больнице.
– Да, но ведь вы сгоняли туда и мирных граждан города?
– Может, кто-то из вас не знает, но сейчас идет война. Война России против Ичкерии, – отвечал Басаев. – Я хотел еще посмотреть, будут ли российские войска воевать против мирных русских, как они это делают против мирных чеченцев. Я убедился, что тем, кто отдает приказы, разницы нет…
В Зандаке мы пробыли не более часа. Все это время где-то высоко над аулом парил вертолет. Поавтобусно посчитали всех заложников, кто-то из боевиков дружески попрощался с одним из русских заложников из нашего автобуса, и колонна, еле развернувшись на тесной площадке на возвышенности, тронулась обратно в сторону Дагестана. Настроение в автобусе, где остались одни только что освобожденные заложники, не изменилось. Впечатление было такое, что они все еще пребывают в некоем отрешенном от происходящего состоянии. Наш водитель спокойно сел за руль, надел солнцезащитные очки, посмотрел в зеркала заднего вида и уверенно включил первую передачу.
Мы возвращались в сопровождении дагестанской милиции во главе с их районным начальником. В дагестанском райцентре Новолакском нас всех – буденновских заложников, сопровождавших их депутатов и журналистов – завели в столовую и бесплатно накормили котлетами с макаронами и напоили водкой. К моему удивлению, депутаты Госдумы опустошали свои стаканы быстрее заложников и перепили даже журналистов.
Теперь главное было довезти то, что мы сняли, до Москвы в целости и сохранности. Я посчитал, что возвращаться в Буденновск со всеми не совсем предусмотрительно: представителям спецслужб наверняка было бы интересно взглянуть на наш материал, а там уж не знаю, что могло бы произойти с кассетами. Мы решили от греха подальше добираться своим ходом и вылетать в Москву не из Махачкалы, а из Минеральных Вод. На частнике доехали до махачкалинского автовокзала и оттуда на стареньком чадящем «Икарусе» почти весь день добирались до Минвод: трасса «Ростов – Баку» (ныне федеральная дорога «Кавказ») была закрыта на чеченском участке, и мы совершили крюк по тому же северному Дагестану и ставропольским полям. Бескрайность Ногайской степи, как еще недавно называли эти места, расслабившись, лицезрели с Сергеем воочию.
При первой же возможности отправьте все записанные в зоне боевых действий видео– и аудиофайлы за пределы страны. Никогда не возите их с собой, они могут представлять опасность для вашей жизни или оказаться причиной ареста.
«Горгонофобия (патогенное психологическое состояние боязни надвигающейся террористической угрозы), как это ни парадоксально, возникает не столько вследствие террористической пропаганды, сколько в результате неосознанных, стихийных и безответственных информационных действий средств массовой информации. Горгонофобия как опасная социальная болезнь является одним из факторов, которые позволяют развиваться терроризму, притупляя бдительность и дезинформируя общество».
В. Б. Петухов. Информационный дискурс терроризма в контексте художественной рефлексииГлава 11
В белой комнате-камере мы пробыли больше, чем где бы то ни было за весь период заточения. Мне до сих пор кажется, что узнал бы ее на ощупь, с закрытыми глазами. Неровности отрешенных, глухонемых стен с проглядываемыми следами от ковров, трещинки на известковой побелке, давно некрашеные, но плотно сложенные доски пола, дверь ядовито-синего цвета; скрюченный в спираль провод с тусклой лампочкой посреди потолка… Интересно, живет ли там сейчас кто-нибудь?
Нам вернули игральные карты. И мы опять играли – увлеченно, быстро, будто торопя время, поочередно разбирая их из колоды, партию за партией, лежа на животе и полулежа на боку, сидя в позе лотоса или широко раскинув ноги. Но в какой-то момент нам одновременно надоело кидаться в «дурака» с «козлом» и мы, не говоря ни слова, разом перестали играть. Только спустя пару безмолвных дней Влад вновь взял карты и научил меня примитивному пасьянсу, который раскладывается по количеству букв в имени человека. Так мы нашли еще один способ коротать время за картами. Мы раскладывали этот пасьянс на всех, кого только могли вспомнить. Если он складывался, значит, считали мы про себя, этот человек тоже помнит нас, ждет и переживает. А еще я часто раскладывал пасьянс на семь букв слова «свобода». Пасьянс раскладывался капризно, обманчиво и с переменным успехом, и тогда я стал раскладывать «на свободу» через пять дней, через десять. Затем я уточнял свой запрос картам словом «освобождение», каждый раз задавая в уме новую дату…
Да, у нас ведь появился календарь! Роясь в своих бумажках, Влад обнаружил истрепанный карманный календарик за предыдущий, 1996 год, и мы, узнав у охранников точную текущую дату, приспособили его для учета времени. Каждый раз, когда за заколоченным окном после перерыва вновь слышалось пение птиц, Влад зачеркивал в календарике еще один день заточения. Несколько раз, передавая друг другу календарик, мы с Владом пытались загадывать ТОТ день. Пессимистом чаще всего оказывался я: освобождение предсказывал в среднем на десять дней позже, чем Влад. Мне хотелось, чтобы Влад оказался прав, но я знал о похищениях немного больше, чем он, и потому более реально представлял себе, когда может произойти наше освобождение. Я сам боялся упрямой мысли о том, что раньше чем через полтора месяца нас вряд ли освободят.
Кроме игральных карт у нас появилось еще одно замечательное развлечение: нам принесли целых три книги, из которых предусмотрительно были вырваны листы с библиотекарскими штампами. Одна из них была, скажем так, о психо-социальных проблемах коллективизации в Прибалтике(!), вторая – не помню даже, о чем, а вот третью, без обложки, – про приключения пиратов – мы с Владом сразу же решили разорвать пополам и читать параллельно: Влад взялся за вторую половину, я – за первую, дочитав каждый свою половинку, мы обменялись «полукнигами» и продолжали следить за чрезвычайно захватывающим, как нам казалось, сюжетом. Помню, что читал я медленнее, чем Влад, стараясь растянуть удовольствие и разложить главы книги, как по частям сериала. Влад, дожидаясь, пока я дочитаю свою половинку, пару суток читал другую книгу.
