Алексей Мясников - Московские тюрьмы
Много времени проводили мы с Леонардом за шахматами. Играет бескомпромиссно. Оба мы оказались довольно азартны, лучшего партнера не придумаешь. Не скучал с ним ни минуты. И беседа всегда в удовольствие. Как-то коснулись наболевшего: «Живи не по лжи». Невозможно представить, чтобы такой человек, как Леонард, мог солгать, кого-то подвести, я доверял ему безгранично, но как на следствии? Что Леонард отвечал следователю когда, тот спрашивал его о других или об эпизодах, показания о которых могли повредить Леонарду? Всей правды на следствии нельзя говорить: потянешь людей за собой да и тебе хуже — обвинительного материала прибавится. Значит, все-таки не говорил правды? Ознакомившись в камерах с десятками дел, статью уголовного кодекса о чистосердечном признании как смягчающем обстоятельстве я комментировал так: «Чтобы не был больше лохом и запомнил впрок, что признанье — наказанье, больше скажешь — больше срок». Я, например, что касалось меня одного, выложил следователю начистоту. Он разворачивал передо мной кодекс на 38 статье о смягчающих обстоятельствах. Потом оказалось, что мои чистосердечные показания превратились в козыри обвинения, по ним следователь и суд доказывали распространение. Ничто так не осложнило защиту, как мое легковерие в смягчающую силу правдивых показаний. Нельзя им ничего говорить. Как бы на моем месте поступил Леонард? Он ответил, что подобные показания не стал бы давать. «Но как бы ты ответил следователю? Если «давал», то распространение, если «нет», то — ложь. И так и так плохо: в первом случае — юридическое преступление, во втором — нравственное. Как быть?» Леонард сказал, что в таких ситуациях он либо отказывается от показаний, либо говорил «не помню». Признаться, я не вижу принципиальной разницы между отрицанием «нет» и «не помню», если то и другое не соответствует действительности, однако Леонард предпочитает неопределенный ответ откровенной неправде. Он убежден, что лгать нельзя ни при каких обстоятельствах, в том числе и не следствии. Нужно так строить линию поведения, чтоб, не давая пищи обвинению, в то же время ни на йоту не поступаться нравственностью. Отказ от показаний — наиболее достойный выход из положения.
Конечно, на практике все обстоит сложнее. Отказ от того или иного показания тоже несет для следователя определенную информацию. Кроме того, особенно новичка, весьма впечатляют пределы наказания, предусмотренного статьей. Вилка обычно огромная. Например, по 70-й статье 1 часть от полугода до 12 лет, по 1901 от сторублевого штрафа до трех лет лишения свободы, и следователь не устает твердить, что от тебя зависит, на какое острие подденут: уколют нижним концом или насквозь прошьют верхним. Легче всего попадают на крючок те, у кого дело мыльного пузыря не стоит. Человек не видит за собой большого греха, надеется выйти сухим из воды, говорит, как на духу. И наговаривает на себя недостающие следователю аргументы обвинения. Верить следователям, рассчитывать на их снисхождение нельзя. Если есть санкция на арест, то не может быть объективного расследования, ибо задача следователя сводится к обвинению, иначе он подведет прокурора, который выдал необоснованную санкцию и которому следователь подчиняется. Из опыта камерных бесед, знакомства с десятками обвинительных заключений и приговоров совершенно отчетливо вырисовывается стремление следователей по уголовным делам навесить обвиняемому как можно больше статей. В обвинительных актах нередко целые гроздья — по три, четыре, пять. Спрашивают следователя: «А это за что?» Трафаретный ответ: «Суд разберется». Суд действительно нередко отметает совсем уж абсурдные обвинения, но не пять, так три статьи остаются, а это дополнительный срок и дополнительные сложности при амнистии. Следователи всячески — угрозами, обманом, избиениями — выколачивают обвинительный материал из самого обвиняемого. Методы допроса, характер обвинения исходят из отношения к подследственному как к заведомому преступнику, из подозрения, что каждый обвиняемый совершает больше преступлений, чем удается вскрыть. Такая практика в корне противоречит основополагающему принципу расследования и правосудия — презумпции невиновности. Фактически в основе следственной и судебной практики совершенно противоположная установка.
— Презумпция виновности, — сказал Леонард.
Слово и дело, в теории одно, на практике другое — обманная сущность всей нашей жизни. Правосудие вопреки краеугольному постулату юриспруденции — такое правосудие на словах, а на деле тут ничего общего с правом, это не право, а бесправие, не закон определяет поведение следователей и судей, а произвол ворочает законом. Презумпция невиновности, провозглашенная в теории, и презумпция виновности в следственной практике — не безобидная игра слов и не академическое противоречие. Эта подмена ставит юриспруденцию с ног на голову, поворачивает закон одним карательным лезвием, развязывает следователям руки для злоупотреблений. Предположение о невиновности человека направляет внимание следователя на объективное тщательное изучение обстоятельств дела, если же следователь заранее видит в тебе преступника, то его усилия сводятся к тому, чтобы доказать это. А коли так — чего церемониться? Следователь обращается с тобой, как с преступником, который во что бы то ни стало должен быть изобличен и наказан. Порок должен быть наказан — ради такой благой цели все средства хороши. У следователя появляется сознание морального права бить, обманывать, фабриковать. Он понимает, что тем самым он нарушает УПК, превышает власть, он сам становится нарушителем, но он считает себя морально правым отступить от служебных ограничений ради пользы дела. Ведь он исходит из интересов общества, которое должно быть ограждено от социально опасных действий. Пусть лучше он, следователь, несколько перешагнет закон, чем позволить избежать преступнику заслуженного наказания. Он знает, что начальство простит ему «мелкие» нарушения, но не простит оправдания «преступника», провала прокурорского обвинения и санкции на арест.
Презумпция (предположение) виновности сводит на нет абсолютную роль закона в правосудии. Судьба подследственного определяется не столько законом, сколько «внутренним убеждением» следователя и судьи. Я видел приговоры, где прямо указано, что суд выносит решение, «руководствуясь внутренним убеждением». Зачем трудиться искать доказательства? Если есть «внутреннее убеждение», доказательства всегда найдутся. Формируется установка на вседозволенность, на допустимость «доказательств» с потолка, на махинации с документами, свидетелями, на фабрикование дел, где законным процедурам отводится роль внешнего оформления «внутреннего убеждения» следователя и судьи. Официальное оправдание огульного произвола в так называемом правосудии. Превышение власти, подлог, должностные злоупотребления — эти преступления становятся нормой следственной практики, систематически совершаются на глазах тех, кого обвиняют в преступлении. Странная картина: юристы осуждают людей, вина которых не доказана, преступники лишают свободы по сути дела невинных. Обычная картина, когда руководствуются не законом, а «внутренним убеждением», не презумпцией невиновности, а презумпцией виновности.
