Владимир Герлах - Изменник
После обеда Перзек прошел в кабинет Меера, вернулся со связкой ключей, позвал Галанина: «Приведите себя в порядок и следуйте за мной! Нам нужно подготовить для маршировки русских арестантов.» Полез по большой лестнице, приставленной к канцелярии, отпер большой люк, ведущий на чердак, просунув голову в темное пространство, закричал: «Пошоль вон! Раус!» Осторожно пятясь, слез на землю, а из люка один за другим полезли вниз бродяги, в рваных лохмотьях немецких мундиров, в рваных ботинках с испитыми желтыми лицами. Когда они слезли, молча выстроились, подтянули падающие штаны и, поправляя сальные пилотки, положили перед собой вещевые мешки. Перзек по-немецки скомандовал и повел нестройную толпу в угол двора, где аккуратной горкой были сложены кирпичи. Внимательно наблюдая как бродяги складывали кирпичи и мешки, тщательно подсчитывал: двадцать один… двадцать три… четыре… пять! Галанин с изумлением наблюдал, как все снова вернулись обратно к крыльцу канцелярии, положили мешки на землю перед собой, молчали, исподлобья смотря на обоих немцев и в их глазах была усталость, тоска и страшная ненависть, смешанная со страхом, так, наверное, смотрят бродячие собаки, когда их ловят, что бы вести на живодерню!
Один из арестантов, с козлиной бородкой и умными лихорадочно блестевшими глазами вышел вперед: «Нам бы воды… вассер!»
Несколько слов, произнесенных Перзеком, Галанин понял и ответил: «Один из вас может пойти и принести ведро воды с кружкой вон там около котла, поскорее, так как времени мало, сейчас выйдет командир батальона!»
Когда арестанты напились, Перзек снова их построил и приказал одеть вещевые мешки и стать смирно… Галанин их машинально пересчитал: пятнадцать неполных рядов, в них не было ничего солдатского, ни в форме, ни в выправке, ни в лицах и эти люди, настоящие унтерменши, вызывали жалость и много презрения в нем, привыкшем к немецкой дисциплине и солдатской четкости. Его размышления были прерваны появлением точного Рока, который выслушав рапорт Перзека, позвал Галанина: «Галанин, сейчас я начну маршировку с этими солдатами! Переводите им точно по-русски мои приказания. Вы, Перзек, следите, что бы Галанин точно переводил! Если он ошибется — поправьте! Внимание! Я начинаю!» И маршировка началась.
Это была маршировка шагом, бегом, паданье плашмя на землю, ползанье, вскакивание и снова маршировка шагом или бегом! Все эти упражнения производились с тяжелыми вещевыми мешками, набитыми кирпичами, которые от толчков лезли на голову, били по спинам и мешали движениям. Галанин с каменным лицом переводил команды Рока, который тоже вместе с русскими исполнял все свои команды, бегал, ложился, ползал, снова вскакивал. Его красивое, худощавое, немного раскрасневшееся лицо не выражало ничего, кроме веселого удовольствия красиво и четко исполнять его приказания. Он непрерывно ускорял темпы упражнения, которые все с большим трудом исполняли русские, с их лиц градом катился пот, многие из них хромали, один в особенности, который с трудом плелся в хвосте колонны, пока наконец не сел на землю, несмотря на повторные крики Рока и возмущение Перзека. Галанин, не торопясь, подошел к сидящему, выслушал несколько слов, которые тот прошептал, с ненавистью смотря на незнакомого немца, перевел остановившемуся около него Року: «Он говорит, что не может больше! говорит, что вы можете его убить, он не может маршировать, он растер ноги!»
Рок кричал: «Ноги растер! Чепуха! Встать! Карпов! я приказываю вам встать!» Галанин перевел и солдат встал, хромая сделал несколько шагов и снова стал, Галанин пожал плечами: «Бесполезно, Г. капитан! он в самом деле не может и вам остается только его убить! Если.» — «Молчать! в ваших советах я не нуждаюсь! Отправляйтесь с ним немедленно в санчасть, пусть его осмотрит доктор Батурин… и, если эта скотина симулирует, я его проучу так, что он забудет как зовут его папу! Лес! А вы, Перзек, переводите! Внимание! Я начинаю! Ложись, встать! бегом!»
Галанин вывел Карпова за ворота, молча прошел с ним до угла, остановил, приказал снять вещевой мешок и высыпать кирпичи. Закурил папиросу, другую протянул Карпову и дал ему огня. Карпов ему нравился: высокий красивый парень с едва заметными светлыми усами, прямо гвардеец, правда, хромой! Шел с трудом, губы кривились от боли. Галанин шел с ним рядом, молчал думал о том, что он увидел и услышал в этом батальоне в первый же день и удивлялся, как он удержался и не ударил Рока и Перзека и радовался, что сумел заставить себя не выдать своих переживаний, переживаний русской свиньи! В душе, несмотря на ужасный вид русских солдат, несмотря на то, что они и его ненавидели, принимая за немца, чувствовал себя несчастным, униженным и обессиленным не меньше арестантов, как будто, он вместе с ними с тяжелыми кирпичами, бегал, ползал и маршировал, слушая ненавистную команду самодовольного издевающегося немца, даже более несчастным, так как он должен был прятать глубоко в своем сердце жалость и принимать невольное участие в этом издевательстве над русскими людьми. Встречаясь иногда глазами с взглядом Карпова, старался рассеять недоразумение и шутил: «Что, Карпов? ваши дела табак?» Карпов не смотря на него, огрызнулся: «Да! плохо, браток! и радоваться тебе нечего. Вот тебя бы заставить так бегать! небось сразу душу бы пустил!» — «И очень просто! вот бы его, Рока, заставить на своей спине кирпичи потаскать! а? Сколько их?» — «25! и так каждый день! нажрется, напьется, а потом с нами прохлаждается! Сил нету никаких! Уж лучше бы сразу шлепнул!»
Спохватившись, Карпов посмотрел сбоку на немца, захромал поскорее по пыльной пустынной улице, Галанин еле за ним поспевал, пока не дошли к деревянному дому с вывеской на русском и немецком языках: «Санчасть». Поднявшись на крыльцо, услышал приятный тенорок: «Когда я пьян! а пьян всегда я тогда я вспоминаю вас… И вот тогда я проклинаю тот дивный день! тот дивный час!»
Потом снова: «Когда я пьян!» Галанин вопросительно посмотрел на Карпова: «Здесь, что ли? Это кто поет? ваш доктор?» Карпов улыбнулся во весь рот, показав удивительно красивые белые зубы: «Он самый! Батурин! гуляет он с горя! Ты ведь посуди сам: в красной армии был в чине старшего командира, а тут его старшиной сделали немцы! Запьешь ведь от такой несправедливости!»
Галанин решительно толкнул дверь, стукнувшись головой о низкую балку, вошел в комнату, осмотрелся. В комнате ничего не было, кроме стола, нескольких стульев, шкафа и кровати. На одном из стульев сидела красивая толстая девушка с длинными каштановыми косами и, открыв рот, слушала, как пел Батурин. Еще совсем молодой человек с красивыми серыми грустными глазами, розовыми щеками, розовыми губами и вьющимися светлыми волосами. Он лежал на кровати, держал в руке большую рюмку какой то мутной жидкости, допел: «…тот дивный час!» Выпив рюмку, поморщился, протянул ее девушке, которая с благоговением ее наполнила снова из наполовину пустой бутылки: «Владимир Матвеевич, пожалуйста, пейте на здоровьице!»
