Татьяна Бобровникова - Цицерон
Думаю, что самые искренние приятели Цицерона посмеивались, обсуждая этот странный брак. Слишком уж ясно было, к чему приведет союз пожилого ученого с молоденькой да хорошенькой девицей. Она истратит все его деньги на наряды и разобьет ему сердце своими непрерывными изменами. А враги, конечно, с наслаждением предвкушали соблазнительный скандал. Но поразительным образом все случилось совсем иначе.
С молоденькой и неопытной Публилией произошло то же, что много лет назад случилось с искушенной светской львицей Клодией — она без памяти влюбилась в Цицерона. Естественно, она требовала от мужа столь же страстной любви. Между тем она вскоре заметила, что занимает в сердце супруга только второе место, ибо в нем безраздельно царила Туллия. Публилия стала злиться, ревновать и, наконец, просто возненавидела Туллию. Она мечтала, чтобы Туллия исчезла из их жизни и муж принадлежал бы ей одной. И вдруг ее желание сбылось — Туллия скончалась. Публилия так обрадовалась, что не сумела скрыть своих чувств от мужа. Когда Цицерон увидал, что жена радуется смерти его обожаемой дочери, он почувствовал такой ужас, такое отвращение, что не мог даже глядеть на нее. Он бежал к Атгику, а затем на остров. Публилия хотела ехать вслед за ним, сказав, что не оставит любимого мужа, но Цицерон поспешил объяснить, что ему необходимо побыть одному. Уже в Астуре он получил от Публилии самое нежное и страстное письмо. Она писала, что любит его и не может без него жить. На днях она выезжает к нему и берет с собой свою мать, чтобы поддержать мужа. Когда Цицерон узнал, что на него движутся жена с тещей, он затрепетал. В панике он пишет Аттику: «Есть только один способ избежать их приезда — улететь. Я не хотел бы, но необходимо. Прошу тебя, выясни, сколько я еще могу оставаться здесь, чтобы меня тут не застигли. Действуй, только осторожно, как и собирался» (Att., XII, 32, I). К счастью, друзьям удалось под каким-то предлогом задержать обеих грозных дам и Цицерон был спасен. Больше он не хотел слышать о жене и развелся.
Римские дамы снова атаковали Цицерона — одни предлагали ему дочерей, другие сестер, третьи племянниц. Но он наотрез отказался, объявив, что отныне у него будет одна подруга — философия. И тут в его переписке появляется новое женское имя — «мой близкий друг Цереллия» (Fam., XIII, 72). Это была очень образованная, начитанная дама, страстная поклонница Цицерона. Она с нетерпением ждала выхода каждой новой его книги и, «горя рвением к философии», как говорит Цицерон, тотчас же ее переписывала. Но каковы были их отношения? Мнения различны. Буассье с негодованием отвергает самую мысль о возможности романа между ними. Во-первых, говорит он, Цереллия была ровесница Цицерона или даже старше его. Во-вторых, она была другом дома и даже когда-то мирила нашего героя с Теренцией. Зато античные авторы, читавшие переписку Цицерона с Цереллией — сейчас она, к сожалению, утеряна, — с саркастической усмешкой замечают, что нет ни малейших сомнений в истинной природе этой «дружбы». По Риму ходили даже слухи, что Цицерон собирается вступить в законный брак со своим «другом», а некоторые прибавляли, что и с Публилией он развелся из-за этой новой любви (Dio., 46, 18).
Как бы ни обстояло дело, я чувствую глубокую благодарность к этой женщине, которая хоть немного скрасила печальный закат Цицерона. В то время появился у него еще один утешитель. Молодой человек. Его друг и поклонник. Звали его Марк Юний Брут.
Новый другМало найдется в истории столь знаменитых людей, как Брут. Его имя вошло в поговорку. Причем для одних оно стало символом свободы, борьбы с деспотизмом; для других — синонимом чудовищного предательства. Для Альфиери Брут какой-то полубог. А Данте помещает его в Ад, и не просто в Ад, но в самый нижний круг его, рядом с Иудой, предавшим Христа. Историки Нового времени почти столь же пристрастны, как поэты. Одни утверждают, что он был бескорыстен, принципиален, тверд, великодушен. Другие говорят, что он алчен, переменчив, слабоволен, бесчестен. Можно сказать, что столь противоположные отзывы более чем естественны. Фанатичным поклонникам Цезаря он должен казаться чудовищем, не менее фанатичным поклонникам свободы — героем. Но все гораздо сложнее. Внимательно присматриваясь к Бруту, мы с изумлением замечаем, что все эти противоположные свойства есть в его душе. Он очень умен — и он совершает непростительные глупости. Он честен — и он творит самые гнусные дела. Он горд и упрям — и он всегда находится под чьим-то влиянием. Он властен — и он удивительно нерешителен. Как примирить эти противоречия?
Существуют подлинные письма Брута. Казалось бы, можно ликовать. Наконец-то мы услышим голос Брута. Наконец этот неясный образ оденется плотью! Увы! Эти послания так холодны и риторичны, что больше походят не на письма живого человека, а на прописи для прилежных учеников. Некоторые ученые даже сочли письма Брута античными школьными сочинениями по риторике, в которых ученики по заданию учителя писали от имени великого человека древности{70}. Но, видимо, это не так. Сейчас признано, что это действительно письма Брута. Значит, опять все наши попытки заглянуть в душу этого человека кончаются неудачей. Словно отполированное зеркало, между нами встает холодная риторика. В этой книге я не буду даже пытаться разрешить загадку этого человека. Я просто сообщу о нем некоторые факты, непосредственно связанные с жизнью моего героя.
Брут происходил из неблагополучной семьи{71}. Отец погиб во время гражданской войны, когда сын был совсем ребенком. Мать Сервилия имела дурную славу. Она была женщиной развратной — весь Рим был полон рассказами о ее скандальных похождениях. В то же время это была чрезвычайно практичная особа, занимавшаяся всякого рода денежными спекуляциями. В молодости она была любовницей Цезаря. С тех пор она присосалась к нему как пиявка и всю жизнь тянула из него деньги. Ясно, что у такой женщины, с головой погруженной в амурные похождения и коммерческие аферы, не хватало времени заниматься сыном. Она подбросила его Катону, своему младшему брату. Так Брут попал в дом своего дяди. Катон поразил его. Судя по тому, с каким благоговейным, почти набожным чувством Цицерон произносит при нем имя Катона, дядя казался Бруту каким-то полубогом. Он сделался его героем, идеалом, мальчик мечтал стать таким, как Катон. «Никому из римлян Брут не подражал с таким рвением, как этому человеку», — говорит его биограф Плутарх (Brut., 2). А автор «Жизни прославленных мужей», своего рода краткого энциклопедического словаря Античности, пишет: «Марк Брут, подражатель (imitator) своего дяди Катона» (De vir. illustr., 82, 1). Эти два человека — мать и дядя — определили его молодость.
