Татьяна Бобровникова - Цицерон
Цицерон начал писать, не думая ни о славе, ни о пользе для сограждан. Творчество было единственным лекарством, которое хоть немного облегчало его боль. Но оказалось, что в лекарстве этом нуждается весь Рим. Всё, чем жили люди в течение столетий, рухнуло. Они потеряли смысл жизни, родных, Республику. И только у Цицерона они находили те слова утешения, которые им были нужны. Оратор был сам поражен тем, каким небывалым успехом пользуются его книги. Как раньше, в прежние счастливые дни, толпы народа собирались на Форум, чтобы послушать его речи, так теперь толпы людей жадно читали его книги. Мастер опять, как бывало, играл на душах слушателей. Его сочинения были нарасхват. Люди ссорились за право первому прочесть новый труд. Писцы Аттика сидели не разгибая спины от зари до зари, а списки расходились за какой-нибудь час. Поистине Цицерон снова был на троне — раньше он был королем Форума, сейчас — королем литературы.
«Я пожинаю плоды трудов моих, узнавая, что даже люди пожившие находят в моих книгах утешение», — говорит он (Div., II, 5). Но не только слова утешения приносили такую неслыханную популярность его книгам. В течение многих веков римляне привыкли обсуждать между собой все, что происходит. Они обсуждали новые законы в сенате и на Форуме, они обсуждали действия иноземных держав, они обсуждали каждый шаг своего полководца. Магистрат чуть ли не каждый день поднимался на Ростры и рассказывал народу о всех своих действиях и намерениях. Случалось, что оратор кончал свое выступление только ночью. Случалось, что после особенно бурных событий римляне не ложились спать и всю ночь проводили на Форуме, беседуя друг с другом. И вдруг им зажали рот и в городе воцарилось молчание. А в сочинениях Цицерона, казалось бы, таких далеких от нужд обыденной жизни, они вдруг нашли и ответы на мучившие их вопросы, и оценку положения государства, и острые политические намеки. Уже перед смертью, обозревая это время, оратор писал: «Книги были моим сенатом и народным собранием, где я мог высказываться; я считал, что философия для меня — как бы замена деятельности на пользу Республики» (Div., II, 7).
Цезарь говорил, что Республика после Фарсала мертва. А Цицерон в каждом своем произведении воскрешал эту Республику и показывал согражданам во всей ее красоте. И каждое его слово дышало такой любовью и такой болью, словно это сын говорил на могиле матери. Цезаря объявили богом и воздвигали ему храмы. А Цицерон говорил, что обожествлять людей столь же глупо, как молиться кошкам и прочей скотине (De nat. deor., III, 39)[127]. Цезарь говорил, что каждое слово его закон. А Цицерон вспоминал двух консулов — Гая Лелия, друга Сципиона Младшего, и Цинну, соратника Мария. Лелий был консулом всего лишь раз. Цинна — четыре раза, да и то не консулом, а фактически царем. «Но неужели ты не предпочел бы одно консульство Лелия четырем консульствам Цинны? Не сомневаюсь в твоем ответе… Но иной ответит, что не только четыре консульства предпочел бы одному, но один день Цинны предпочел бы целой жизни многих славных мужей». Ведь Лелий не был владыкой, он был слугой закона. И он понес бы наказание, если бы хоть пальцем кого-нибудь тронул. Цинна же делал все, что ему вздумается, и спокойно казнил много достойных людей. Но «мне кажется, он скорее несчастен», — замечает Цицерон (Tusc., V, 54–55). Намек, заключенный в этих словах, был слишком ясен современникам. И он делался еще острее оттого, что Цинна был задушевный друг и тесть Цезаря. Вот почему Цицерон последнее время так часто стал вспоминать зверства Цинны — ведь каждое его слово было укором диктатору.
Цезарь говорил, что Сулла глуп, раз он добровольно отказался от власти. А Цицерон постоянно и настойчиво повторял, что диктаторы и тираны — несчастнейшие люди. Их жизнь нельзя сравнить не то что с жизнью ученого, но даже с жизнью простого труженика. Разве не безумие идти этой страшной дорогой? Есть у него один странный пассаж. Он описывает жизнь тирана Дионисия, притом описывает в самых неожиданных выражениях. Дионисий, говорит он, вовсе не был каким-нибудь бесчестным проходимцем. Напротив. Он был знатен, образован, очень умен, наделен блестящими литературными талантами. И чем кончилось? Один, всем ненавистный, он жил у себя во дворце как в темнице. «Как он мечтал о настоящей дружбе… Как несчастен он был без дружеских уз, без товарища в жизни, без откровенных речей, он, смолоду искушенный и ученый в благородных науках! Ведь он… был поэтом-трагиком… И вот такой-то человек был полностью лишен человеческого общения, а жил среди беглых, среди преступников, среди варваров» (Tusc., V, 63).
Какие странные слова! Неужели Цицерон сокрушается здесь о Дионисии? Неужели этот древний свирепый тиран так тронул душу оратора? Ведь в его словах звучит искреннее сочувствие! Не думает ли он о другом тиране, гораздо более к нему близком, человеке блестящих дарований, писателе, обреченном на общество преступников и варваров, от которого сама жизнь ему постыла? Да, Дионисий был несчастен, очень несчастен, говорит Цицерон. И, главное, он сам это понимал и мучился. А все-таки «не исцелился душой, не воротился к правой жизни, не воротил гражданам свободу и полноправие: он запутался в сетях заблуждения» (62).
И еще один рассказ о Дионисии звучит как пророчество. Оратор рассказывает, как тиран решил показать одному льстецу, какова его жизнь. Дионисий посадил его на свое место, одел в блестящую одежду, самые красивые прислужники приносили ему роскошные яства, рядом сидели самые соблазнительные красавицы. А на тонком волоске над ним висел меч. И пир уже был льстецу не в пир: все время косился он на страшный меч. Ибо тирану всегда угрожает опасность, и исходит она от самых близких. Если это было предупреждение, оно не было услышано. Через несколько месяцев меч упал на голову Цезаря.
Итак, Цицерон вновь достиг невиданной популярности. Имя его было у всех на устах. Но кто же был самым горячим его поклонником? Одна знатная дама. Звали ее Цереллия. Но прежде чем говорить о ней, необходимо рассказать о семейных делах нашего героя. А там происходили настоящие чудеса.
Когда оратор развелся с Теренцией, все римские дамы оживились. Казалось, у них теперь одна забота — поскорее женить Цицерона. Особенно усердствовала его бойкая и кокетливая приятельница Постумия, жена ученого Сервия Сульпиция. Ему подыскивали все новых и новых невест, и вдруг совершенно неожиданно он женился на совсем молоденькой девушке, своей подопечной Публилии. Теренция тут же ядовито заметила, что ее бывший муж на старости лет влюбился в девчонку. Верный Тирон доблестно кинулся защищать патрона. Это не так, говорит он, просто его барин решил великодушно пожертвовать собой для семьи. Видя, что разорен, он, чтобы не пустить детей по миру, женился на богатой наследнице. Увы! Все дальнейшие события показывают, что права была злая жена, а не верный слуга.
