Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Так как я в продолжение дня слышал от многих подробности происшедшего, то запишу весь ход событий так, как он выяснился для меня сейчас.
На прошлой неделе Александра Львовна с Варварой Михайловной отправились к Ольге Константиновне в Топтыково. В Ясной осталась Мария Александровна, которая обещала Александре Львовне сейчас же дать знать, если случится что‑нибудь.
Я уже писал о том, что в отсутствие Л. Н. Софья Андреевна сняла портреты Владимира Григорьевича и Александры Львовны, висевшие у Л. Н. в кабинете. Портрет Владимира Григорьевича она сначала собиралась уничтожить. Однако потом, очевидно, опасаясь рассердить JT. H., повесила перед его приездом портреты снова, но на другие места.
Вернувшись в Ясную, Л. Н. сначала не обратил внимания на эту перемену, а потом, заметив ее, спросил Илью Васильевича, где портреты, и, увидав их на других местах, повесил все снова на прежнее место.
В воскресенье Софья Андреевна, войдя к нему, увидала портрет Владимира Григорьевича на старом месте и впала в исступление.
На вопрос ее, зачем он это сделал, Л. Н. сказал ей, что просит ее предоставить ему свободу в его комнате.
Софья Андреевна раздражалась все больше и больше и в конце концов изорвала портрет Черткова в мелкие куски.
Когда в тот же день Л. Н. поехал с Душаном Петровичем верхом, Мария Александровна услыхала выстрел и в ужасе бросилась в комнату Софьи Андреевны. Оказалось, что Софья Андреевна стреляла из револьвера «пугач», но сказала Марии Александровне, что у нее будто бы есть и настоящий револьвер и что она только хотела приноровиться к стрельбе.
Испуганная Мария Александровна послала верхового в Топтыково, написав Александре Львовне, что Софья Андреевна стреляет.
Когда Л. Н. вернулся с прогулки и лег у себя, Софья Андреевна стреляла еще раз, но Л. Н. хотя и слыхал, но, очевидно, догадался, что это комедия, и не вышел. Позже и Душан Петрович успокоил его, сказав, что это Софья Андреевна стреляла из «пугача».
После этого Софья Андреевна ушла в сад и легла чуть ли не в одном платье на холодную сырую землю. Мария Александровна, Душан Петрович и Булгаков долго уговаривали ее, прежде чем она согласилась вернуться домой.
Л. Н. был все время у себя.
Потом Мария Александровна, как она сама мне рассказывала, долго говорила с Софьей Андреевной, сказала ей, что она сама кругом во всем виновата, что Л. Н. не мешает ей вешать у себя в спальне чьи угодно портреты, и т. п.
Софья Андреевна приняла все это хорошо, успокоилась, и вечер прошел сравнительно спокойно.
Часов в одиннадцать Л. Н. ушел по обыкновению спать; Мария Александровна тоже легла. Софья Андреевна еще не спала.
В 12 часов приехали Александра Львовна и Варвара Михайловна. Они очень приятно отдыхали от тяжелого настроения Ясной у Ольги Константиновны, и записка Марии Александровны поразила их, как громом.
Моментально собравшись, они поехали, страшно возбужденные, домой. Был уже вечер, ужасная погода и необыкновенная темнота, так что им пришлось ехать не проселками, а через Тулу, т. е. не менее двадцати пяти верст.
Они приехали в 12 часов ночи, измученные и взволнованные.
Парадная дверь была заперта. Они пошли с черного хода, где их услыхала и отперла им на беду сама Софья Андреевна. Она встретила их словами:
— Зачем вы прилетели, сумасшедшие?
Произошла сцена, о которой бедная Мария Александровна не может вспомнить без ужаса. Она говорит, что в жизни своей не видала ничего подобного: Софья Андреевна совершенно вне себя кричала, что вышвырнет их из дому, чтобы Варвара Михайловна ни минуты не оставалась у нее в доме, и т. п.
Александра Львовна и Варвара Михайловна, обе вообще несдержанные, наговорили много лишнего. То, что они говорили, по существу было справедливо, но от раздражения форма была очень резка, так что Мария Александровна не переставала ужасаться на все, ими сказанное.
Софья Андреевна кричала и на Марию Александровну, говоря ей:
— Какое право имеют чужие люди мешаться в мою жизнь?!
Мария Александровна была в полном отчаянии.
Александра Львовна зашла к отцу и сказала ему, что решила уехать в Телятенки. Л. Н. не возразил ей на это ничего, а, наоборот, одобрил ее решение.
Наутро, когда Софья Андреевна встала — а встает она теперь довольно рано, — их уже не было.
Теперь Александра Львовна ежедневно приезжает утром в Ясную и остается до завтрака.
Софья Андреевна после их отъезда стала гораздо спокойнее и, видимо, очень смущена всем происшедшим.
Приехав в Ясную, я застал внизу Душана Петровича и Булгакова, опять живущего в Ясной, по случаю отъезда Александры Львовны. Он, смеясь, сказал мне, что его переселение в Ясную всегда служит признаком того, что что- то случилось.
Поговорив с ними и умывшись, я поднялся наверх. Л. Н. ушел гулять еще до моего приезда. Мы пили чай с Булгаковым. Вскоре пришла Софья Андреевна. Она стала рассказывать мне события последних дней (она опять ко мне лучше расположена, что я почувствовал еще на станции, увидав высланную за мною пролетку парой — признак особого благоволения). Против обыкновения последнего времени, Софья Андреевна в своем рассказе держалась сравнительно в рамках действительности. Она говорит только, что стреляла в отсутствие Л.H., умалчивая о том, что во второй раз она стреляла при нем.
Видимо, отъезд Александры Львовны очень ее беспокоит, и ей хотелось бы взять это как‑нибудь назад.
Среди нашего разговора вернулся с прогулки Л. Н. Он обрадовался, увидав меня, и сказал:
— Вы меня пугали, что долго не приедете, а вот как хорошо, что приехали.
Л. Н. расспросил меня о том, как я живу, и скоро ушел к себе в комнату.
Поговорив еще с Софьей Андреевной, я пошел в канцелярию, взял копии последних писем Л. Н. и стал читать.
Вскоре внизу раздался голос Александры Львовны, звавшей Алексея, чтобы он отвел ее лошадь на конюшню. Я встал и пошел ей навстречу.
Софья Андреевна, увидав меня (она пила в столовой кофе), быстро вскочила, задержала меня на площадке и, отведя в сторону, со слезами стала просить повлиять на Александру Львовну и посодействовать ее возвращению в Ясную.
Мне искренно было ее жаль; а так как я и сам думаю, что лучше бы Александре Львовне вернуться, то я и сказал Софье Андреевне, что скажу Александре Львовне откровенно все, что думаю, не говоря, впрочем, что я под этим подразумеваю.
Александра Львовна рассказала мне подробности своего отъезда. В Телятенках ей уютно, но, разумеется, душевное ее состояние нелегкое. Она говорит, что Л. Н. сказал ей, что хорошо, что она уехала, что он «эгоистически» рад этому. На вопрос ее о том, что это значит, он сказал:
